Мы расходимся с естественной тяжестью на душе, сознавая всю серьезность и ответственность момента
[278].
Жизнь в университете замерла. К забастовке присоединились все учреждения и институты университета; несмотря на разномыслия на собрании, товарищеская солидарность проявилась полностью.
Вечером на Моховой — грустное, непривычное зрелище: черная темнота во всех зданиях университета, которые москвичи привыкли видеть ярко освещенными и полными жизни.
Делегация
Делегация немедленно приступила к работе. Собирались в моем служебном кабинете. Ждал я все время нашего ареста, но большевики, конечно, из‐за Генуэзской конференции, поцеремонились с «забастовочным комитетом». Я составил короткое циркулярное сообщение о происшедшем, и мы его разослали по всем высшим школам Москвы. К забастовке тотчас же присоединился Московский коммерческий институт (теперь — имени Карла Маркса). Вот-вот, казалось, забастует Высшее техническое училище. Волновались и остальные высшие учебные заведения.
Явилась ко мне делегация от университетской студенческой организации:
— Мы предлагаем профессорам содействие студенчества!
Не без труда удалось уговорить их не выступать:
— Ваши силы и жертвы еще понадобятся России. Теперь предоставьте действовать только нам!
Мы поручили Костицыну, который сохранил еще большевицкие связи, добиваться, через голову Луначарского, приема делегации самим Лениным.
Надо было спешить. Если советская власть, в связи с Генуэзской конференцией, испугалась шага профессуры, то, в свою очередь, и многие профессора тотчас же испугались последствий предпринятого ими шага. Это сказывалось и на настроении даже части делегатов.
На другой день, в пятницу, Д. Д. Плетнев приехал очень взволнованный:
— Плохо дело, господа! Молодые врачи, ассистенты и прочие, среди которых так много коммунистов, решили сорвать нашу забастовку.
— Как же они сорвут?
— В чем это выразилось?
— У них вчера было собрание, и делегаты от последнего были у меня. Только благодаря тому, что я искусно их успокоил разными обещаниями, мне удалось временно отстранить их вмешательство. Но нам надо поскорей прекратить забастовку!
— Подождите, не волнуйтесь. Все в свое время!
Позже выяснилось, что Д. Д. Плетнев получил личную угрозу от народного комиссара здравоохранения Семашко и испугался. Но, правда, серьезная опасность со стороны армии ассистентов — молодых врачей, среди которых в самом деле было много коммунистов, существовала. Врачи же некоммунисты были панически напуганы действительно нешуточной угрозой Семашки — отправить их из‐за забастовки, вместо состояния при университете, в провинцию, на борьбу с сыпным тифом. Поэтому молодые врачи намеревались сорвать общеуниверситетскую забастовку посредством созыва второго, своего, общего собрания и вынесения на нем противоположной нашей резолюции. Конечно, Наркомпрос использовал бы это второе собрание по-своему, как будто общеуниверситетское… И, во всяком случае, выгодное для нас впечатление от общей забастовки было бы испорчено.
В связи со всем происходящим мое имя приобрело отрицательную репутацию в большевицких сферах. Мне лично приписывали всю затею и организацию забастовки. В. И. Ясинский рассказывал, что ему телефонировали разновременно несколько знакомых большевицких сановников с вопросами:
— Кто такой и что такое этот самый Стратонов?
Я слышал такое выражение:
— Стратонов штурмует Наркомпрос!
Служащие Румянцевской библиотеки встретили меня почти овациями:
— Вот он, герой нашего времени!
Все это было, разумеется, сильно преувеличено, потому что я только исполнял, как понимал, свой долг декана.
Проф. А. А. Борзов передавал мне слова проф. А. Н. Северцова:
— Вы знаете, что я недолюбливаю Стратонова. Но должен признать, что все дело с забастовкой он провел с большим достоинством для факультета.
И на том спасибо…
Повидать Ленина оказалось невозможным: он уже серьезно болел тщательно скрываемой от посторонних болезнью. Нам ответили через Костицына:
— Ввиду болезни товарища Ленина делегацию приглашает к себе в субботу заместитель председателя Совнаркома товарищ А. И. Цюрупа
[279].
Прием у А. И. Цюрупы
Отправились мы в фортецию большевиков — в Кремль.
Нас было четверо
[280]. Перепугавшийся Д. Д. Плетнев уклонился под каким-то предлогом.
Проникнуть в Кремль было делом нелегким. Первый контроль — у ворот на Знаменке. В наружной будке сбоку чекисты осмотрели наши документы, снеслись с кем-то по телефону — действительно ли нас ожидают, и только после этого, снабдив пропусками, впустили в ворота.
Но это только кажущиеся пропуски… Внутри, против входных ворот, проход в двух местах, одно за другим, забаррикадирован. У барьера охранники проверяют наши пропуска. Только после этого попадаем мы внутрь Кремля.
По внешности здесь как будто и мало перемен. Только рябит глаза от снующих людей в форме красноармейцев, от кожаных тужурок мужчин и от девиц или дам ярко коммунистического типа.
Сопровождавший нас чекист подводит к бывшему зданию судебных установлений
[281] и удаляется. Однако часовой у входа отказывается нас пропустить, несмотря на пропуски. С кем-то говорит по телефону… По лестнице спускается ком-девица, с бумажкой в руке. Что-то проверяет, испытующе нас осматривает. Очевидно, этот экзамен мы выдерживаем. Ком-девица приказывает часовому нас пропустить.
