Едва я открыл заседание и предупредил, что слово будет предоставляться только подающим о том записки с указанием, на какую тему они будут говорить, еще не давши мне возможности огласить программу дня, В. И. Ясинский вдруг начал свою речь, вовсе не испросивши у меня слова. Мне не хотелось его конфузить перед собранием, отобрав слово, и я промолчал.
Вышло, однако, нехорошо. Ясинский говорил час и три четверти, заморил внимание присутствующих, забросал их массою никому не нужных подробностей о своих сношениях с советскими учреждениями, чтением подлинных переписок, разных ведомостей и т. п., что представляло интерес только для него одного, но было в тягость собранию. У меня уже набралась целая гора записок о желании говорить, а остановить Ясинского возможности не было:
— Я не могу доложить все в короткий срок!
Тем временем принесли из типографии сильно запоздавшие списки кандидатов в делегаты, и молодые сослуживцы Ясинского стали раздавать их раньше, чем собранию было объяснено, в чем, собственно, дело.
— Точно турецкие выборы! — жаловались некоторые в конце заседания.
Наконец, утомительный доклад Ясинского, который под конец никто и не слушал, кончился. Я поставил вопрос:
— Производить ли выборы или нет?
Начались резкие возражения. Большинством, но не очень большим, все же решено было их произвести.
Тем временем, по требованию ряда членов собрания, был поднят вопрос о порядке, в котором сверхкомиссия Лазарева перераспределяла ученых по разрядам. Это дело слишком многих задевало и волновало. Я предложил дать объяснения председателю комиссии П. П. Лазареву.
Как только он начал говорить, его прервали возгласом:
— Почему разряды назначались в особом кабинете?
Задетый вопросом, П. П. Лазарев ответил неудачно:
— Ну да, в кабинете! А где же их еще производить? На улице, что ли?
Его ответ вызвал бурю негодования и град вопросов. Чтобы предотвратить начинавшийся скандал, я остановил собрание:
— Господа, несомненно, что в деле распределения по разрядам было сделано некоторое число неправильностей. Но несомненно и то, что самое назначение пособий, выдаваемых при подобных условиях, носит в себе элементы даров данайцев, имеющих целью вызвать раздоры. Я приглашаю не попадаться на это и поручить урегулировать вопрос о распределении по разрядам тому собранию делегатов, которое мы сегодня выберем.
Мое предложение было покрыто шумными аплодисментами, и скандал был потушен. Но лично мне этого не простили. За сравнение с дарами данайцев меня начала трепать советская печать:
— Это русский народ, — писала, например, «Правда», — отнимает от себя последние крохи и делится ими с учеными, а профессор Стратонов позволяет себе называть отнимаемые от голодных крохи дарами данайцев…
[295]
Здесь же последовало немедленное и неожиданное выступление из рядов красной профессуры. Поднялся какой-то взлохмаченный тип и начал, не взяв у председателя слова, что-то громко кричать на весь зал.
Я его остановил и лишил слова, потому что он не испросил его, согласно общему порядку, поданной запиской.
Не обращая на это никакого внимания, красный оратор стал продолжать выкрикивать свою речь, поддерживаемый аплодисментами окружившей его красной профессуры.
Встаю и говорю:
— Ввиду недопустимого поведения одного из членов собрания объявляю перерыв заседания!
Поднялся обычный при перерыве шум и разговоры, и оратору пришлось замолчать. Тогда он бросается ко мне и подает записку. Оказывается, что это один из Коганов и он желает говорить по порядку дня.
Ко мне протискивается А. А. Кизеветтер, с которым раньше я не был знаком:
— Поздравляю вас как председателя, который не теряется ни при каких условиях!
По возобновлении заседания Коган получает слово и произносит какую-то филиппику, уснащенную личными выпадами против меня.
Давши ему договорить, я обратился к собранию:
— Собрание, вероятно, признает правильным, что я оставлю вовсе без ответа все личные выпады оратора против председателя.
Аплодисменты.
Переходят к дальнейшим ораторам. Но записавшихся ораторов была такая масса, и так велико было число поднимаемых ими вопросов, что рассмотреть их в собрании не было никакой возможности. Чтобы не погубить собрания, пришлось властью председателя целый ряд вопросов гильотинировать, хотя это и вызвало в лицах, возбуждающих их, недовольство. Одного из таких ораторов, не принадлежащего к красной профессуре, я должен был резко остановить:
— Если вы участвуете на собрании научных деятелей, так и ведите себя так, как это надлежит научному деятелю!
