Совет был хороший. Стал сын мне собирать, что нашлось дома: большой кусок хлеба, масла, плитку шоколаду, пару котлет, банку молока консервированного…
— Только, — говорит чекист, — не берите с собой ни часов, ни денег. Оставьте их лучше сыну. При обыске все равно отберут.
Совета я их не послушал, и, как после оказалось, зря. Часы сыну я оставил, а денег несколько бумажек, всего шестьдесят миллионов рублей, я в потайной карманчик брюк все же сунул.
Опечатали мой кабинет, все готово. Чекист телефонирует о присылке автомобиля. Недоволен переговорами:
— Ждать с полчаса придется!
Сели, ждем. Уже четвертый час утра.
— Отпустите, — прошу я, — коменданта! Чего его держать, ведь все уже кончено.
Распрощались мы с В. Н. Миловановым, хотя, кажется, ни он, ни живший в одной с ним квартире проф. В. Г. Фесенков спать все же не легли, пока меня не увезли.
— В какую тюрьму вы меня повезете?
Чекисты смотрят в сторону:
— Не можем говорить.
Поручаю сыну обратиться на другой день к живущему в нашем доме представителю политического Красного Креста, чтобы через его посредство могли меня найти.
Снова стал чекист телефонировать, а девица носом клюет.
— Нет, — говорит он, — ждать нам больше нельзя! Пойдем пешком. Автомобиля их не дождешься…
— Что вы! — взмолился я. — Как я на себе чемодан потащу!
Просидели еще с четверть часа,
— Вы, профессор, между нами — самый пожилой. Идите себе, подремлите, пока за нами приедут.
— Спасибо! Только позвольте уж пойти на диван в столовую. Здесь, на людях, не задремлешь.
— Идите, идите!
Пошли мы с сыном. Даю ему последние инструкции. Но не успел я прилечь, как под окнами загрохотал грузовик.
— Скорее, скорее! — вбежал ко мне чекист.
Попрощавшись с сыном, спускаюсь с четвертого этажа с чемоданом в руках.
— Скорее! Скорее! — торопят чекисты.
В тюрьму
У подъезда гудел грузовой автомобиль, подавая каждую минуту рожком нетерпеливые сигналы.
Едва мы показались в воротах, с автомобиля раздались крики:
— Поторапливайтесь! Живо!!
Пробую вскарабкаться на платформу автомобиля — не выходит, сил прежних нет. Приходят на помощь мои чекисты, подсаживают, вскакивают сами. Автомобиль, без фонарей, уже куда-то понесся.
Чувствительность странным образом притуплена, будущее еще не тревожит, опасность пока не ощущается… Стал озираться.
На грузовике шесть или восемь красноармейцев с винтовками. Между ними, на расстоянии от меня, сидит на своем чемоданчике еще один арестованный. Различаю его седые усы. Должно быть, военный.
Стража и чекисты облокотились на борты; я, как и мой попутчик, сидим у их ног на чемоданах, подскакиваем на камнях мостовой.
Подлетаем к какому-то дому. В темноте не могу разобрать улицы. Останавливаемся у ворот. Ряд сигналов рожком — один за другим. И раньше, чем оттуда успели вывести арестованного, мы уже несемся бешеным темпом дальше.
Так трясет, что трудно удержаться.
Теперь различаю, что несемся по Петровке.
— Стой! Стой!
Два милиционера, с винтовками наперевес, преграждают путь. Автомобиль задерживается.
— А почему, товарищи, фонари не зажжены?
— А потому, что не зажжены!
— А надо зажигать!
— Пошли вон, мать, мать!.. Поезжай!
— Стой!!
— Пошел!!
Несемся дальше. Невольно ждешь стрельбы сзади. Нет, прошло.
Лубянская площадь. Вдруг резко останавливаемся у освещенного подъезда — кругом все темно. Вот, значит, куда…
С автомобиля кричат:
— Арестованных привезли!
Из подъезда выскакивают вооруженные фигуры.
Сходим. Мои чекисты вдруг принимают официальный вид. Становятся — он впереди, она позади меня, ведут, как настоящего арестанта. Впереди в таком же порядке ведут моего седоусого попутчика. Тащим на руках свои чемоданы.
Вводят в помещение с надписью «комендатура». Чекисты сдают меня, вместе с ордером, кому-то под расписку и исчезают.
Оглядываюсь. В стороне вижу проф. В. И. Ясинского и еще несколько профессорских фигур.
Вот те на! Значит, это не единичные, а многочисленные аресты. Что-то, видно, происходит…
Издали слабым кивком здороваюсь с Ясинским. У него лицо бледное, серьезное. Вероятно, у меня вид не лучше. А я-то дал инструкции сыну обратиться за содействием к Ясинскому же…
За несколькими столами хмурые люди, с недовольными, сонными физиономиями, при слабом освещении висячих ламп, распоряжаются арестованными. Вызывают, опрашивают, обыскивают, что-то записывают, куда-то уводят. Вот под стражей повели Ясинского.
— Арбузов!
Ведут моего седоусого попутчика. Арбузов — кто это такой? Фамилия очень знакомая, но между профессорами такого не знаю; между тем арестованных я вижу лишь профессоров.
— Стратонов!
Прежде всего дают заполнить анкету. В ней разные пункты личного и семейного характера. И между прочим — пункт, заполнение которого составило предмет моего раскаяния в последующие годы. Требовалось указать имена и адреса родных и близких, живущих в других городах. Поколебавшись, я записал свою старшую дочь, замужнюю, живущую в Одессе. Думал я в тот момент, как и при обыске, что арестовываюсь по доносу присяжного поверенного Владимира Александровича Орлова, жившего в том же доме, которого жильцы — не без основания — считали состоящим на службе у ГПУ. Орлов, рассерженный на меня за «уплотнение» его квартиры, которое я, по должности коменданта дома, обязан был произвести, угрожал мне разными пакостями и действительно делал на меня кляузные доносы. О существовании этой моей дочери он хорошо знал, и я боялся, как бы не вышло потом для нее осложнений в случае моего молчания о ней. На деле же получилось, что она попала на роль заложницы за меня, когда дело кончилось изгнанием меня за границу.
Подаю анкету. Хмурый от бессонной ночи чекист бегло ее просматривает. О чем-то еще опрашивает дополнительно. Задаю и я какой-то вопрос, но его оставляют без внимания.
Приступили к обыску. Осмотрели чемодан — там все пропустили. Стали ощупывать меня, обыскали карманы. Нашли оставленные в них несколько миллионов рублей, отобрали. При ощупывании пропустили потайной карманчик, где были спрятаны шестьдесят миллионов рублей.
— Веди их!
Вооруженный чекист командует Арбузову и мне:
— Ступайте!
Хватаем свои чемоданы, идем за чекистом. Проходим какой-то двор. Отворяют железные ворота, пропускают нас.
