Приходит и мой изящный допросчик. От соседнего стола срывается все время державший на глазах следователь, бросается ко мне и выхватывает фуражку. Выворачивает — там ничего.
— Требую, чтобы обыскали арестованного! Он что-то прячет!
Положение — безнадежное, сопротивляться бесполезно. Открываю ладонь.
— Вот, что я прячу. Деньги!
— Откуда они?
— Были в фуражке и выпали.
— Требую составления протокола! — не унимается соседний чекист.
Мой следователь болезненно поморщился:
— Зачем вы взяли в тюрьму деньги?
— Затем, зачем и вы взяли бы их на моем месте. Разве я мог знать, что вы со мной сделаете? Вдруг сошлете, куда Макар телят не гонял — прямо из тюрьмы. Что я стал бы делать вовсе без денег?
А в душе боязнь, как бы не истолковали, будто я хотел, держа в руках деньги, подкупить следователя… Тогда бы мне не поздоровилось!
Составляется протокол с изложением, как обнаружил мое преступление соседний следователь и какое я дал объяснение присутствию у меня денег. Подписываем; деньги и протокол куда-то уносят.
— Вы их получите, по выходе из тюрьмы.
На этот раз меня вызвали ради каких-то маловажных показаний дополнительного характера. Ни раньше, ни теперь мне не было задано ни одного вопроса, ответом на который я мог бы назвать или как-либо иначе скомпрометировать кого бы то ни было. Сейчас же я должен был что-то указать, связанное с предстоящей высылкой.
— Завтра или послезавтра вы будете освобождены.
— У меня просьба: нельзя ли в таком случае послать снять печати с моей комнаты?
— Это будет сделано.
— И еще: нельзя ли от меня передать записку жене?
— Пишите. Велю переслать!
Написал я несколько успокоительных слов о своем благополучии и здоровье, вручил следователю. Меня обманули, записка передана не была. Но мою комнату действительно на другой день распечатали.
В камере я застал Н. А. Бердяева, оживленно рассказывавшего о своем допросе и о твердых своих ответах. Вероятно, все мы так пристрастно оценивали свое поведение на следствии… На высылку он, конечно, согласился.
— Нет, я не соглашусь! — твердил Сахаров.
— Вас будут в тюрьме держать!
— Ну что ж! А высылка для меня зарез.
Генерала Куракина не было в камере: беднягу снова потащили на допрос.
В этот день жильцы камеры с тоской убеждались в том, что намордники на окнах все более приближаются к нам. Завтра, увы, наденут и на наши окна. Нас, ожидавших скорого освобождения, это не пугало; но собиравшиеся пробыть здесь еще долго — грустили.
День прошел; прошел и вечер, а Куракина все нет. Мы начали беспокоиться. Еще не бывало в среде арестантов нашей камеры, чтобы допрос длился половину суток…
Легли с тревогой, поджидая, не вернется ли ночью наш старик?
Ночью приходили, вызывали на допрос Сахарова, а Куракина все не было.
— Не посадили ли его в карцер? — гадали старожилы камеры. — Быть может, пройдут сутки, и он вернется…
Наступил, однако, и следующий день, а старика все не было. Как я впоследствии узнал от освобожденных позднее меня, его не было еще в течение трех дней, а что было затем — неизвестно. Если б его расстреляли, забрали бы его вещи, а они оставались в камере. То же было бы, если б он вдруг заболел.
Тайна исчезновения бедного Куракина осталась для меня не разрешенной.
В пятницу 18-го за мной опять пришел надзиратель:
— К допросу!
— Что вы наделали, гражданин! — ворчал он на меня. — Так вот вы какой!
— А что?
— Что? А то, что из‐за вас, что вы деньги спрятали, двоих наших под арест на два дня посадили!
— Кого?
— Да тех, что вас обыскивали! А помощнику начальника канцелярии выговор в приказе объявили. Вот чего вы наделали! Зачем это деньги вы в тюрьму пронесли, а? А мы потом за вас отвечать должны! Разве это порядок?
Он пилил меня все время, пока вел в камеру следователя. Я, разумеется, ему не отвечал.
Следователь держал недолго: задал несколько вопросов.
— Завтра мы вас освободим!
Лестницы со двора приставили как раз к нашей комнате. Снаружи рабочие подняли железные щиты и стали их приколачивать. Было такое чувство, как будто нас хоронят заживо.
Стало гораздо темнее. Сверху малюсенький кусочек неба все же виднелся. Но солнечные лучи ушли из камеры совсем.
Настало утро 19 августа, праздник Спаса. Старые арестанты получили перемену — белье чистое и пищу; передача разрешается два раза в неделю. По случаю праздника им прислали кое-какое угощение, — стали делиться со всеми. Архимандрит Неофит получил тарелку печеных яблок; сырых фрукт почему-то в тюрьму не пропускают.
— С праздником! — поздравлял нас о. Неофит. — Яблочка извольте откушать! Не забывают меня добрые люди. Храни их Бог!
Молодой чекист, которому, как всегда, ничего не прислали, с завистью смотрел на счастливцев, получивших передачу. Но и ему всего уделили.
Сегодня мне обещано освобождение. С утра я стал готовиться. Оставшиеся у меня кусок засохшего хлеба, немного масла и жестянку с консервированным молоком подарил мальчишке-чекисту.
Но что делать с оставшимися у меня тридцатью миллионами рублей? Трудный вопрос! Просто бросить их — как-то жалко: все же деньги… Взять с собой — есть риск, что их вдруг найдут, выйдет история, — не хотелось. Да и куда их деть?
Одолела, под конец, жадность: решил взять с собой. Свернул их в трубочку и засунул в шов пальто, в разрез позади.
Стали давать мне поручения «на волю».
Инженер Сахаров просил навестить его жену, рассказать о положении дела и о его решительном отказе выехать в изгнание за границу.
— Она вам предоставит лошадь и экипаж. И вы, собираясь за границу, сможете ездить, а не ходить.
Просил навестить его жену и Алексеев. Но он предупредил, что одна из особ — не то старая прислуга, не то бонна — теперь им подозревается в предательстве, а потому с ней надо соблюдать осторожность:
— Жена все хлопочет по моему делу. Верно, она уже выяснила, будет ли оно передано в суд или разрешено в упрощенном, административном порядке. Пусть она сообщит об этом мне! Попросите, если дело передается в суд, прислать мне в ближайшую передачу яблоко; если в административном порядке — грушу; если все еще не выяснено — огурец…
Просил также навестить его семью и сообщить о предстоящем выезде за границу и Н. А. Бердяев.
Освобождение
Сижу я со сложенными вещами, жду обещанного освобождения… Час проходит за часом — ничего нет! Уж не обманули ли, по большевицкой системе? Вижу, что как будто поторопился отдать остатки провизии, сам проголодался, но не отбирать же…
