Первый номер газеты увидел свет 4 мая 1933 г. В программной статье Стратонов патетически заявлял, что «в тяжелое время, когда политический горизонт обложен черными тучами», задача «Зарницы» — «вспышками своими освещать, среди темноты» путь, ведущий к «делу спасения и восстановления родной земли, агонизирующей под бременем невиданных миром и неслыханных в истории, нечеловеческих страданий». Но автор призывал и к объективности, ибо «отходит в прошлое аберрация эмигрантской психологии, когда едва ли не все русские, оставшиеся на родине, огулом заподозривались в большевизме и когда под словом „советский служащий“ понимался партиец, а не человек, лишенный возможности существовать вне этой службы. Сотни тысяч убиенных в подвалах чека и миллионы страдальцев на Соловках и в других местах ссылки говорят красноречивее всяких слов. Проходит и то время, когда в России слепо верили партийной печати в том, будто огулом все эмигранты благодушествуют за рубежом, объедаясь в кафе и ресторанах, а свое время занимают только планами и мечтами о том, как, по возвращении на родину, они отберут земли и фабрики и станут, сколько хватит сил, вешать рабочих и крестьян. В России теперь многие уже понимают, что и хлеб изгнания горек, хотя это все же хлеб, которого на родине у них нет!» И далее Стратонов писал: «Солнечный свет, разложенный в спектре, дает части: красную, желтую, зеленую и т. д. Но, сложенные вместе, все эти части образуют единый истинный цвет дневного солнечного света — цвет белый. В идейном спектре эмиграции существуют разные окраски и тона. Отводя партийные разногласия и пререкания на задний план, мы будем выискивать и освещать общие точки соприкосновения для политических идей, ведущих к общей цели. В этом смысле „Зарница“ будет строго надпартийным органом». Но, отмечая исключительно трудные условия для существования «серьезно поставленной надпартийной газеты», Стратонов резюмировал: «Отдельные человеческие силы ограничены, сила лишь в единении. И мы просим тех, кто мыслит и чувствует созвучно с нами, помочь „Зарнице“ в принятой ею на себя задаче»
[358].
Предполагалось, что газета будет выходить два раза в неделю (по воскресеньям и четвергам, с № 3 — по средам и субботам), но если первые пять номеров вышли по графику, то № 6 увидел свет лишь 1 августа со следующим пояснением: «Произведенный опыт показал, что, при материальном оскудении эмиграции, она не может поддерживать существование общественного органа с частым выходом». Сообщая о превращении «Зарницы» в ежемесячник, редактор заверял читателей, что «во всем остальном сохраняется прежняя программа, причем главное внимание будет посвящаться объективному освещению жизни в России»
[359].
Антисемитизм Стратонова после революции значительно усилился, и характерно его стремление в редакционных статьях противопоставить гонения на евреев со стороны пришедших в власти гитлеровцев репрессивной политике большевистского режима в России: «Те невзгоды, которые потерпели „не арийцы“ в Германии и которые этими строками мы вовсе не оправдываем, выразились в лишении сотен лиц их должностей, в разорении нескольких десятков торговых предприятий и в физическом насилии, вплоть до убийств, над некоторыми индивидуумами. Те невзгоды, которые испытывают русские, выразились в лишении жизни сотен тысяч лиц, в ссылке миллионов людей и в обречении на голодную смерть тоже миллионов. В первом случае как будто встрепенулась мировая совесть: митинги, агитация, протесты дипломатов, бойкот товаров… И цель в значительной мере достигнута, суровый режим, конечно, смягчен. Во втором повсюду молчание! А когда отдельные возмущенные иностранцы об этом заговорят, от приводимых ими фактов отмахиваются, как от слишком обычных, в сущности — будто бы нормальных… Не в мировой совести, разумеется, было в первом случае дело, а в мировой солидарности нации, которую задели в одном месте земного шара. И эта солидарность — весьма почтенное явление — принесла свои результаты. Конечно, средства эмиграции и еврейства, как такового, несравнимы, но сходство условий есть. Мы, эмиграция, также рассеяны по всему свету, но у нас и в намеке нет этой самой солидарности»
[360].
В «Зарнице» помимо ее постоянных разделов (В последний час; Хроника; Обзор печати; Вести о России; Русская жизнь; Пражская жизнь; Театр и кино; «Жемчужины»: журнал сатиры и юмора; Справочный отдел) были напечатаны материалы к 10-летнему юбилею Русского заграничного исторического архива в Праге (№ 4–5), очерк бывшего командира подводных лодок капитана 1-го ранга Я. И. Подгорного «Советский флот и английская блокада России» (№ 1–5), статья заведующего казачьим архивом П. А. Скачкова «Донской атаман генерал А. М. Каледин. (К 15-летию белого движения)» (№ 6) и фрагменты мемуаров самого Стратонова (под псевдонимом Скиф) — «По волнам жизни. (Из воспоминаний)», а именно: «Андижанское восстание» (№ 1, 3–5) и «Драма Эриванской площади» (№ 7/8). Но и как ежемесячник (пополненный еще и библиографическим разделом
[361]) «Зарница» протянула совсем недолго, окончательно прекратив свое существование после выхода сдвоенного № 7/8 за сентябрь — октябрь 1933 г.
Впрочем, это было отнюдь не единственным огорчением Стратонова, ибо помимо плачевных финансовых результатов деятельности Чешско-русского общества взаимного кредита отношения внутри его руководства складывались тоже, видимо, не лучшим образом. Подтверждением этому служит холодный тон письма Стратонова членам правления Ю. В. Кореневу и Н. А. Раевскому от 20 декабря 1933 г.: «Имею честь покорнейше просить вас благоволить обратить свое внимание на следующее: вы изволили принимать участие в течение ноября и декабря с. г. лишь в 30 процентах заседаний правления, в 70 проц[ентах] же отсутствовали. Таким образом, состоя членами правления, вы изволите в большей мере не участвовать в его делах, чем наоборот. Конечно, обстоятельства могут иногда вызывать абсентеизм гг. членов, но в данном случае этот абсентеизм систематичен. Вы, конечно, изволите согласиться со мной, что неучастие гг. членов в заседании правления влечет за собой ущерб для интересов общества в его целом. Пользуясь случаем, прошу верить моему глубокому уважению, В. Стратонов, председатель правления»
[362]. Такое замечание вызвало, похоже, обратный эффект, о чем говорит другое послание Стратонова, адресованное Раевскому, от 27 февраля 1934 г.: «Глубокоуважаемый Николай Алексеевич, только что получил Ваши письма, которые меня огорчили и притом вдвойне. Полагаю, прежде всего, что правление несет единственную потерю, лишаясь члена, джентльменство которого всеми нами высоко ценилось. Но я полагаю также, что было бы, пожалуй, естественнее ранее, чем предпринять шаг, носящий явный характер демонстрации против меня, переговорить со мной и узнать мои мотивы и побуждения. <…> Затем, конечно, после двустороннего освещения дела, каждый имеет естественную свободу и поведения, и дела. Мне казалось, что именно на это я имел право рассчитывать в силу установившихся между нами дружественных отношений, о котором в своем письме Вы и сами свидетельствуете. Так или иначе, но позвольте еще раз выразить искреннее сожаление по поводу Вашего ухода и поблагодарить за постоянную помощь. С искренним уважением, всегда готовый служить, В. Стратонов»
[363].
