Оказывается, только что пришел с фронта ударный батальон Нижегородского полка. Начальник гарнизона их немедленно прислал к нам.
Солдаты — в стальных касках, бодрые, подтянутые, совершенно иного вида, чем наши, ржевские. Да, на этих можно положиться.
Поблагодарил за помощь, отпустил чиновников-волонтеров.
Во главе ударников — молодой офицер с женоподобным лицом. Просил ему отвести для ночлега комнату под женской уборной. Все это вместе вызвало подозрения, не переодетая ли это женщина. Тогда как раз было увлечение формированием женских батальонов, и они участвовали в боях. Фигура у нашего офицера женоподобная, волосы как будто подстрижены.
Долго мы сомневались, но все же, кажется, это был юноша, а не женщина.
С этой охраной можно было вздохнуть спокойнее. Они пробыли у нас несколько дней.
Но город понемногу стал приходить в нормальное состояние. Запасы расхищенной водки частью выпиты, частью распроданы. Военный караул можно было и снять.
Наступило спокойствие. Увы, ненадолго.
8. Большевицкий переворот
Переворот
Пришли вести о начавшейся в конце октября в Петрограде новой попытке большевиков захватить власть. Снова наш гарнизон пришел в волнение.
А вести час от часу все тревожнее.
Рано утром распространилось известие, что Зимний дворец сдался и что временного правительства более нет. Одновременно заговорили, что в ржевском гарнизоне — восстание. Большевики стремятся овладеть властью.
Чтобы сориентироваться, телефонирую начальнику гарнизона.
Чей-то голос отвечает:
— Никакого начальника гарнизона более не существует! Сегодня ночью власть перешла к совету солдатских депутатов.
Так… Свершилось!
Едва открыли банк, приходит член учетного комитета В. А. Поганкин:
— Боюсь захвата банка большевиками. Выдайте, пожалуйста, мне из кладовой два моих ящика с драгоценностями!
Заодно взял и я свой ящик с ценными вещами.
Собираются клиенты. Разговоры, слухи — один мрачнее другого…
Около полудня врывается вооруженная банда большевиков, с каким-то унтер-офицером во главе. Он предъявляет мне письменное предписание вновь образовавшегося совета солдатских депутатов о занятии ими банка. Подписано оно председателем Алексеевым, унтер-офицером по-старому.
Пожимаю плечами:
— Хорошо!
Начальник банды требует, чтобы созвали всех сторожей и наших солдат. Собираются все, вводят их ко мне в кабинет.
Захвативший банк унтер обращается ко мне:
— Признаете ли вы нашу власть советов?
Глаза солдат и сторожей впиваются в меня.
Вихрь мыслей… Есть ли возможность сопротивляться? Конечно, никакой!
— Власть на деле в ваших руках. Мне приходится с этим считаться и потому признать.
Унтер-офицер плохо понял мой ответ. Минуту раздумывал. Затем обращается к нашим служащим:
— А вы, товарищи, признаете ли нашу власть?
Молчание. Служащие переглядываются. Один из солдат отвечает:
— Если наше начальство признало вашу власть, то и мы признаем!
Унтер-офицер удовлетворен. Расставляет по всему банку своих часовых. Затем заявляет мне требование от имени совета, чтобы была прекращена выдача вкладов хранения из кладовой, а чтобы денежные суммы выдавались в размерах не выше какой-то назначенной им небольшой нормы. После этого удаляется с докладом.
Часовой у дверей кладовой играет совершенно нелепую роль. Хлопает беспомощно глазами, а мы делаем в ней все, что надо.
У нас появляется, как затем выяснилось, первый предатель — старший счетчик Родион Прохоров. Он о наших действиях потом доносил захватчикам.
Становится известным, что все учреждения захвачены большевиками. Захвачена и большая гостиница на базарной площади, здесь устроен совет солдатских депутатов, в скором времени переименованный в военно-революционный комитет.
В день переворота, после занятий, наши служащие созвали общее собрание, вместе с низшими служащими. Единогласно постановили сохранить подчиненность временному правительству, а большевицкую власть признавать только под действием их силы. Об этом составили постановление; все, со мною во главе, подписали и отправили в совет депутатов. Никакого значения, кроме жеста, эта мера не возымела. Но тогда все искренне верили в падение большевиков с часу на час. К тому же было известно о движении противобольшевицких эшелонов казаков на Петроград, да и в самом Ржеве — и среди солдат, и среди рабочих — была тенденция к контрперевороту.
Мое положение было очень трудным, потому что на банк, как на виднейшее учреждение в городе, было направлено много взоров: по нас равнялись другие.
Для ориентировки я послал шифрованные телеграммы разным своим коллегам в двенадцать городов до Казани. Сообщив о захвате нашего банка, спрашивал, как у них и какой тактики думают они держаться.
Ответы получились разные. У некоторых еще не было встречи с большевиками, другие были в таком же положении, как и мы. Были и такие ответы, что неорганизованное сопротивление отдельных учреждений — дело бесполезное и т. д. Об единстве тактики нечего было и думать.
Пока большевики нас мало стесняли. Каждый день сменялся караул, но это было только внешним знаком существования их власти.
Получилась телеграмма-циркуляр из Петрограда от главного комиссара Государственного банка Пятакова. Сообщал, что во всех учреждениях вводятся комиссары. Управляющим предлагалось в разных вопросах действовать по соглашению с ними. Позже была получена в этом отношении и особая инструкция.
А в городе было все время очень беспокойно. Постоянно раздавалась перестрелка. По железнодорожной линии двигались вновь сформированные на фронте польские легионы. Они были настроены противобольшевицки, а потому на вокзальной территории, при проходе эшелонов поляков, происходили настоящие бои с пулеметным и орудийным огнем. Наши большевики пытались разоружить легионеров, но это удавалось им лишь изредка.
Комиссар
Появился у нас в банке и комиссар. С его появлением военный караул был убран.
Комиссаром был назначен солдат Серегин. Что давало основания к назначению его на пост, все-таки требовавший некоторых технических знаний? Позже он это объяснил служащим: он служил конторщиком в каком-то имении, где было картофельное хозяйство.
Из совдепа были сведения, что там его тоже не считали вполне подходящим, но иного выбора у них не было. Поэтому Серегин не пользовался сразу же большим влиянием на дела банка, и долгое время мне удавалось ему сопротивляться.
Нашим служащим Серегин объявил, что он является анархистом-коммунистом.
