За эти два года все мы сильно похудели и сбавили свой вес. Но — странное дело: в смысле здоровья полуголодное существование было отчасти и на пользу. Например, у некоторых попроходили катары желудка…
Продовольственные карточки
Формально считалось, будто все граждане находятся на питании власти, и это питание будто бы осуществлялось при посредстве продовольственных карточек.
В то время карточки были трех разрядов: первый давался коммунистам и рабочим; по второму получали советские служащие — я относился к этому разряду; третий разряд был уделен буржуазии и вообще «нетрудовому элементу».
Нормы выдачи хлеба с течением времени менялись. Приблизительно же по первому разряду выдавалось по полтора фунта на человека, по второму — фунт или три четверти, по третьему — гомеопатические дозы.
Получение хлеба, как и других продуктов по карточкам, производилось через посредство домовых комитетов. Хлеб выдавался очень плохого качества, с разными примесями: картофельная шелуха, молотый овес, куски соломы и пр. В нашем доме его привозил из продовольственного магазина бывший дворник. Он разрезал хлеб затем на порции, сколько полагалось на каждую квартиру, а там, как угодно.
Естественно, что каждый заведующий по дому хлебной операцией, желая гарантировать себя от провеса, всюду недовешивал. И в его пользу, как вознаграждение за труд, от сорока квартир нашего дома получался немалый остаток.
Впрочем, с продовольственными карточками злоупотребления были повсюду. На них сильно наживались служащие домовых комитетов. Они скрывали о выбывших из дому, продолжая по их карточкам получать в свою пользу, или же требовали карточки для «мертвых душ», засчитывая их на продовольствие. Бывали случаи, что в больших домах таким образом набиралось лишних 30–50 карточек. Реализация на рынке излишне полученного давала изрядный доход.
Советская власть была бессильна справиться с такими злоупотреблениями. Статистика же показывала, что число выданных карточек раза в полтора превышает наличное число жителей Москвы.
Самое же добывание продовольственных карточек и особенно их замена, когда исчерпывались листы с отрезными купонами, всегда сопровождались проволочками и перерывами в получении хлеба на несколько дней.
Лошадки
Если недостаточно было хлеба, то тем более не хватало другой пищи.
Еще в 1918 году добывать разные продукты было все же возможно: торговля не вполне была парализована. Но 1919 год был ужасный! Рынки пустовали и вследствие трудности подвоза, и вследствие постоянных реквизиций власти.
Нередко бывало, что на рынке появлялась цепь милиции и красноармейцев, окружала его и реквизировала продукты. Продавцов же и покупателей, особенно если они не имели при себе документов, забирали под арест как спекулянтов. Такие партии бессмысленно арестованных людей нередко можно было видеть на улицах. Их затем обыкновенно наряжали на «общественные» работы, особенно женщин. Этих последних заставляли убирать красноармейские казармы, стирать красноармейцам белье, — если только насмерть запуганных невинных арестантов не принуждали к еще худшему.
Главным продуктом питания стала конина. Но и ее не всегда можно было получить. Бедной моей дочери, молоденькой девушке, зимой приходилось вставать в пять часов утра, становиться на рынке в хвост у мясной лавчонки или у телеги с мясом, — и часто буквально с боя вырывать для нашей семьи кусок конского мяса.
Понемногу москвичи к конине так привыкли, что стали считать ее нормальной пищей. Мясники объясняли, что, в сущности, конину мы ели давно, но только не подозревали об этом. Например, почти все колбасные изделия были в Москве, будто бы, из конины.
Некоторые находили, что плох суп из конины. Быть может, это больше зависело от способа его приготовления. Мы, например, ничего противного в супе с лошадиным мясом не ощущали. Хуже было конское сало. Раньше на него и не посмотрели бы. А в 1919 году, под действием голода, мы считали его чуть ли не лакомством. Намажешь сала от лошадки на хлеб и охотно его ешь за стаканом чаю.
Иные уверяли, будто «органически» не переносят конины. Это было, конечно, лишь самовнушением.
Приехал в Москву почтенный ученый Федор Иванович Блумбах, тогда управлявший Главной палатой мер и весов в Петрограде; обедал у нас. Заговорили о питании, которое в ту пору в Петрограде было все же лучше, чем в Москве.
— Я со многим уже примирился. Но единственное, чего я не могу перенести, — это конины! Мне сейчас же становится от нее дурно.
Жена с дочерью переглянулись… На обед был у нас борщ на конском мясе и бефстроганов также из конины.
— Может быть, Федор Иванович, это вам только кажется?
— Нет! Сколько раз ни пробовал, всегда становилось дурно. Я ее сейчас же узнаю.
Что поделаешь? Идем на авось. Другого обеда ведь все равно не достанешь: ни гостиниц, ни ресторанов не существует, рыночной торговли также нет.
Ф. И. с аппетитом съедает тарелку борща. Просит повторить. Переглядываемся. Идет благополучно! Так же проходит и со вторым блюдом. Блумбах ест с аппетитом и охотно повторяет.
Сидит он у нас до позднего вечера. Ничего, вопреки его уверениям, дурно ему не делается. Не догадывается, чем его угостили.
Так он и уехал в Петроград.
Месяца через два Ф. И. снова в Москве.
— А что, Федор Иванович, вы все так же не переносите конины?
— Абсолютно!
— И ни разу ее не ели?
— Ни одного разу не мог себя заставить.
— Ну, в этом вы ошибаетесь!
Рассказываю, как он у нас с аппетитом насыщался кониной.
— Да быть не может?
— То-то оно и есть! Внушили вы себе это только.
Продажа под полой
Все же, даже при закрытых рынках, туда стекался народ за покупками. Ходят «граждане», присматриваются один к другому: не провокатор ли, не дай бог?
Слышится шепот:
— Хотите купить?
— Да! Что у вас?
— Фунт масла сливочного.
— А, отлично! Давайте!
О цене даже и не спрашиваешь…
Таинственный знак рукой, и баба, как будто наслаждаясь видом облачного неба или облезшей штукатуркой домов, идет подальше в глухой переулок. Покупатель, точно посторонний гуляющий, глазеющий по сторонам, — следует на приличном расстоянии за ней. Ныряют в полутемную подворотню. Баба лезет куда-то, в подозрительные области, под юбку и вытягивает завернутое в тряпочку масло. Стороны расходятся, довольные друг другом. Она — «спекульнула», покупатель имеет чем покормить дома.
Все же тогда и на самых рынках кое-что попадалось. Продавцы поставят на стул или ящик немного товару и зорко всматриваются по сторонам: нет ли чего тревожного. При первом возгласе: «Милиция!» — все прячется в карманы, и торговцы пересекают рыночную площадь, как случайные прохожие.
