В нашем доме, в частности, много скандалов с этими работами возникало благодаря конюхам, которые зорко следили за тем, чтобы буржуазия работала. Состав домового комитета, к которому принадлежал и я, не работая лично, должен был следить и руководить работами, но некоторые из конюхов, не желая признавать этого, приставали с угрозами, чтобы работали и мы лично.
Позже в домовых работах стали разрешать, вместо себя, ставить наемных рабочих. А в 1921–1922 годах работы во многих домах жильцов были фактически прекращены, так как был разрешен наем дворников, на обязанности которых легло чистить панели и крыши.
Хуже было с общественными работами на железной дороге, особенно при расчистке снега с путей. Нередко гнали внезапно на такую работу целый состав какого-нибудь учреждения. Дамы и барышни попадали на работу со снегом в тех костюмах, в которых пришли на службу, — в легких кофточках и туфлях. С этим никто не считался, а отсюда возникало много случаев простуд, иногда со смертельным исходом.
Самые работы сплошь и рядом были совершенно бестолковыми. Перевозили, например, или перебрасывали снег с места на место… Вызывалось это безалаберностью распоряжений.
В Екатеринодаре моя племянница Ирина Муравская, консерваторка
[78], вместе с учреждением, где она служила, была внезапно отправлена за несколько десятков верст разгружать барку с дровами. Когда она, утомленная, поднялась и облокотилась руками о борт барки, конвойный солдат ударил прикладом ее так сильно по рукам, что она потеряла возможность продолжать заниматься музыкой.
Был еще один вид повинности в Москве, который возлагался на всех женщин — шитье белья для красноармейцев. Во все дома, по числу женщин, согласно сведениям, получаемым от домоуправления, присылалась скроенная грубая материя и нитки. В назначенный и притом довольно короткий срок все должны были сдать белье сшитым. Задача бывала трудная, потому что в видах экономии, а вероятно и кражи остатков, закройщики кромсали такую массу лоскутьев, что бедные женщины приходили в отчаяние, не будучи в силах в них разобраться. Приходилось более опытным помогать остальным. Потом жизнь указала выход: появились специалистки портнихи, которые за небольшую плату сшивали, вместо «буржуек», это белье. Так длилось с этой повинностью с полгода; потом отстали.
Снабжение одеждой
Снабжение одеждой или мануфактурой для нее должно было исходить от благодетельной большевицкой власти. Но для массы населения это было такой же фикцией, как и все остальное снабжение. Изредка кое-что по ордерам выдавали, но только совершенные пустяки. Между тем на хлопоты по получению по таким ордерам надо было тратить зря очень много времени — так как надо было еще найти магазин, где бы было что получить. Это снабжение нельзя было принимать всерьез. Нуждающиеся должны были добывать материю от спекулянтов или случайно на рынках.
Еще более острый недостаток в мануфактуре, чем в столицах, был в провинции, особенно в глухой. Здесь за нее, в порядке обмена, давали очень много. Я сам наблюдал при поездке в Ташкент, как на станциях киргизы выменивали у проезжих за совершенно рваное и заплатанное белье кучи муки и балыку. Эти продукты в ту пору, за невозможностью правильного вывоза, считались там малоценными.
В учреждениях время от времени производилась выдача нарезанных кусков мануфактуры, причем получали не то, что кому надо, а как выйдет по розыгрышу в лотерею. Такие выдачи у меня были несколько раз в Румянцевском музее, а один раз и в университете — учреждении, не пользовавшемся фавором власти.
Но однажды что-то повлияло на большевицкую верхушку, и довольно большое число профессоров получили ордера на целые костюмы. К числу таких невероятных счастливцев сопричислился и я. Прихожу с ордером в большой советский магазин готовой одежды на Кузнецком Мосту. Предъявляю одной из барышень-продавщиц свой ордер. Предлагают на выбор несколько костюмов — все не по росту и из дрянного материала.
— Нет ли у вас чего-нибудь получше? Ведь это же все очень плохое.
Барышня пожала плечами:
— Но у вас такой ордер… Лучше — только для коммунистов!
— У меня есть и другой ордер. Вот…
Сую ей незаметно десять тысяч рублей. В ту пору это еще были деньги. Барышня улыбнулась. Повела меня в другое отделение. Здесь было полно прекрасных костюмов. Барышня выдала мне прекрасный, по тем временам, черный костюм на шелковой подкладке. Им я пользовался добрый десяток лет.
Не повезло мне и с зимним пальто. Оно сильно пострадало еще в 1918 году. Я был как-то в московской конторе Государственного банка и попал в полутемный коридор, где кто-то из клиентов уронил большую бутыль с рыбьим жиром. Банковые сторожа уже считали несовместимым с их пролетарским достоинством убирать за публикой в банке, и в луже с рыбьим жиром упало уже несколько человек. Эта же участь постигла и меня. Мое пальто было совершенно испорчено жировыми пятнами. Другого, однако, достать было нельзя, и я в этом пятнистом, точно пантера, одеянии проходил четыре года.
В январе 1921 года я находился в санатории для научных работников, в Николоворобинском переулке. Кроме научных работников, там бывало сколько угодно совершенно посторонних науке лиц. Как раз перед этим я получил, наконец, пальто по ордеру, но, в качестве не принадлежащего к привилегированной касте, — ужасную гадость. Разговорившись с соседом по кровати, симпатичным молодым человеком, рассказываю об этой выдаче мне.
— Я, кажется, могу вам помочь.
Оказалось, что он, бывший служащий мануфактурной фирмы, теперь является видным советским деятелем, инспектирующим и мануфактурные магазины.
С его запиской я отправился в тот же склад, где мне выдали негодное пальто. Теперь его от меня приняли обратно, а мне сшили по мерке очень приличное зимнее пальто, которое служит до сих пор, через десять лет после высылки, мне и в эмиграции, когда становится особенно морозно.
Домовые комитеты
Еще во время первой, февральской, революции в столицах стали возникать так называемые домовые комитеты. Сначала это были добровольные организации, которые заведовали по преимуществу совместной добычей продуктов потребления. Позже к ним перешло и управление домами. Но особенное значение этот институт приобрел при большевиках, когда было прекращено право собственности на дома. В иные из комитетов входили также и бывшие владельцы данного дома, причем они действовали солидарно с организацией жильцов. В других же комитетах шла борьба между несдавшимися собственниками дома и жильцами; борьба не могла не кончаться победой домовых комитетов. Поэтому домовладельцы понемногу все примирялись с потерей своих прав на дома, пока советская власть, в 1921–1922 годах, после разорения домов, не стала меньшие из них снова уступать владельцам… Правда, мало кто соглашался принимать дома обратно, отлично сознавая, что, в случае ремонта дома на средства владельца, большевики отберут у него отремонтированный дом.
