Заседания состояли в говорении, говорении… Мы с Карастелевым и Срезневским сразу поняли друг друга, и никто, кроме самого Тер-Оганезова, серьезно к этой затее не относился. Положительной стороной геофизических совещаний, которую все мы ценили, было то, что нам на эти дни предоставлялись Наркомпросом бесплатные обеды, которыми пользовались сами советские сановники, а тогда ведь шел голодный 1918 год.
После того, как поговорят таким образом несколько дней и вынесут резолюции, Тер-Оганезов едет в Петроград:
— Хочу, — говорит он мне, — выслушать заключение петроградских специалистов по заключениям московских специалистов!
Затем созывается геофизическое совещание в Москве:
— Что скажут московские ученые по поводу петроградских резолюций…
Так и тянулась сказка про белого бычка. Но Тер-Оганезову под конец этого стало мало: он затеял еще и всероссийский геофизический съезд. Что ж, съезд так съезд! Мы со Срезневским стали настаивать, чтобы не собирались с нашей точки зрения впустую, ввести на съезде еще и научные доклады. Но Тер-Оганезов встал решительно на дыбы:
— Научные съезды уже бывали и еще будут. Этот съезд будет исключительно организационным!
Эта никчемная канитель тянулась с полгода. Но как-то вышло, что и советское начальство сообразило, что происходит балаганщина. Вдруг Тер-Оганезову воспретили его геофизическую авантюру.
Работа в отделе
Отношение служащих к Тер-Оганезову выкристаллизовывалось все рельефнее. Нет ничего хуже сознания бессмысленности труда, а именно такое впечатление прочно создалось. Его просто стали ненавидеть и за толчение воды в ступе, и за резкость при требованиях об обязательном отсиживании назначенных часов на службе, тогда как у многочисленных служащих не было никакого дела, которым можно было бы заполнить часы сидения. Приносили с собой книги для чтения, писали на службе все письма, и все-таки по несколько часов проводили за зевотой, так как нечем уже было еще больше заполнять часы высиживания. Я был единственный — со мной Тер-Оганезов был должен считаться, — который приходил лишь на вторую половину дня.
Впрочем, сама жизнь вносила иногда развлечения в служебную деятельность. Одним из них был вопрос о Московском зоологическом саде, в связи с выступлениями по этому поводу весьма популярного клоуна Владимира Дурова.
В числе учреждений, отданных в жертву экспериментам Тер-Оганезова, был и Московский зоологический сад на Б. Пресненской улице. Его судьба в 1918–1919 годах была поэтому совсем грустная. Тер-Оганезов совершенно не сумел справиться с административной стороной, и в результате в саду были постоянные злоупотребления, хищения — прежде всего за счет корма животных. Они падали от голода одно за другим, и, как говорили, в течение этого времени погибло две трети животных сада. Тогда стояла такая голодовка, что зерновое кормление, да и мясо, предназначенное зверям и птицам, поедали охотно люди, и, во всяком случае, этот корм можно было с выгодой продавать.
Ввиду этой получившей огласку разрухи явились охотники взять на себя заведование садом, что являлось во всех отношениях питательным предприятием. В числе главных соискателей на эту должность были супруги Котс и клоун Дуров. Чтобы усилить свои шансы в Научном отделе, соискатели сочли нужным заискивать и во мне.
Когда ко мне впервые явился Котс, тогда преподаватель или профессор второго университета, бывших женских курсов, — я о нем ранее ничего не знал, и на этой почве разыгрался анекдот, обидевший молодого, но весьма самолюбивого, как было видно, ученого.
Я успел уже привыкнуть к разным выражениям советского шифра: МОПР, МОНО, ЦУПВОСО
[86] и т. п. Поэтому, когда посетитель протянул мне какую-то бумажку о себе, где четко выделялось слово «КОТС», я спросил:
— Расшифруйте, пожалуйста, для начала, что, собственно, значит КОТС?
У собеседника вытянулось лицо:
— Извините, это моя фамилия!
Дуров же, для усиления шансов, преподносил свою книжку об опытах дрессировки животных
[87], причем доказывал, что он применяет в деле дрессировки внушение.
Тер-Оганезов за это ухватился и назначил комиссию, которой Дуров должен был продемонстрировать свое умение внушать мысли животным. Главным экспертом был приглашен проф. зоологии Г. А. Кожевников, но, по бестактности Тер-Оганезова, в число членов комиссии были привлечены и конкуренты, супруги Котс — она тоже имела некоторое отношение к науке. Оба они держали себя нетерпимо, все время мешая опытам ироническими замечаниями и шпильками по адресу Дурова, что заставляло последнего сильно нервничать. Кожевников стоял, скрестивши по-наполеоновски руки, и глубокомысленно молчал.
Для опытов Дуров привез маленькую белую собачку. Присутствующие придумывали задачу, Дуров смотрел собачонке в глаза, и она угадывала его мысль. Все три задачи были ею разрешены недурно. Третья задача состояла в том, что какой-то предмет был спрятан в карман одного из присутствующих, а собачонка должна была его найти. Сначала Дуров положил этот предмет мне в карман, а затем переменил:
— Нет, лучше положу такому-то!
Он это сделал невидимо для собачки, а затем стал смотреть ей в глаза. Собачка в свою очередь впилась в глаза клоуна, а затем метнулась к присутствующим, которых стояло около двадцати человек. Она бросилась ко мне и стала обнюхивать мой карман, куда сначала Дуров положил предмет. Потом повернула и безошибочно направилась к тому, у кого предмет действительно был. Не знаю, искала ли она больше по запаху или действовала по внушению.
Тем не менее ни один из этих конкурентов остатков Зоологического сада в заведование не получил. Выпало же это счастье на долю одного из сотрудников Научного отдела — Иванова, который сумел как-то угодить Тер-Оганезову, хотя сам никакого отношения к зверям, кроме зверского аппетита к доходам за их счет, не имел. Кончилось довольно плохо: в результате ревизии через несколько месяцев Иванов переселился в тюрьму.
Дуров имел и собственный зверинец, и его дрессированным зверям также приходилось страдать от голода, так как нельзя было добывать корма. Не раз жаловался он мне со слезами на глазах, что пало то или другое из выдрессированных им животных. Одним из любимых его «трюков» было вытащить из бокового кармана толстую кипу бумаг:
— Смотрите, это все мандаты от Научного отдела на выдачу мне для животных корма! И тем не менее они дохнут от голода одно за другим!
Как клоун Дуров старался угодить всем. Он показывал вместе со своими животными в цирке номера, направленные против буржуазии, и этим вызывал восторг у революционного пролетариата. А в то время, когда к Москве приближался Деникин, готовил контрреволюционные номера. Он мне рассказал, какой подготовляет номер в связи со злободневным советским порядком, состоявшим в том, что в трамваи публика с заднего входа бросалась стадом и висла на вагоне, в то время как с переднего входа имели право входить только советские ответственные деятели:
