Эти репрессии произошли не при мне, однако и тогда они начинались. Больше всего преследовался князь Голицын. Время от времени его арестовывали в ГПУ. Правда, его вскоре и освобождали, потому что он мог опровергать возводимые против него обвинения. Но под конец террором, а может быть и иного вида давлением, его принудили отказаться от своего поста. Он занял какое-то скромное, подчиненное место в том же музее.
На его место попал молодой деятель, секретарь коллегии Анатолий Корнильевич Виноградов, своевременно переметнувшийся на сторону коммунистической власти. Он был из молодых, да ранний, и при нем реформа пошла форсированным темпом, пока под конец (уже не при мне) Румянцевская библиотека не стала Всероссийской Публичной библиотекой имени Ленина (почему Ленина?).
Все это произошло позже, а в мои годы столь популярное по своей архитектуре и знакомое всей России двухэтажное здание музея, еще сохранившее по старой памяти название «усадьба Пашкова», было среди советского моря островом, где держалась симпатичная обстановка культурности. По-прежнему висели одиозные для господствующего режима портреты на стенах, особенно в громадном Румянцевском зале, с его стенами в два этажа, заполненными до верха книгами. Как-то мы себя чувствовали там, будто в уголке старины, в обломке прежней России, где можно было и душой отдохнуть, и наукой спокойно заняться.
Диссонансом, резавшим глаз, были фигуры низших служащих, почувствовавших свою власть и важно восседавших в помещениях музея. Низшие служащие тогда повсюду обнаглели, но в Румянцевском музее — как-то особенно. К ним за услугами мы почти не обращались, предпочитая всю черную работу делать самим. За ними осталась только общая уборка библиотеки и музея, производившаяся довольно-таки небрежно. Их надутые гордостью своего положения физиономии и независимый вид, которым они хотели производить на нас впечатление, было единственным, что отравляло работу в музее.
Но когда попадали в залы библиотеки, в царствовавшие там тишину и спокойную работу, при культурно-доброжелательном взаимоотношении большинства персонала, так снова ощущался душевный отдых.
Плата за службу в музее для потребностей культурного человека была тогда совершенно ничтожной, и было удивительным, как на нее умудряются существовать. И тем не менее редко кто покидал музей ради другой службы.
В библиотеку часто свозили реквизируемые большевицкими деятелями частные библиотеки. В мое время их, с большим риском для персонала библиотеки, не обезличивали и не смешивали с общей массой книг, а помещали особо в подвальном помещении, в тайном предположении, открыто никем не высказываемом, что, может быть, настанет переворот, и тогда библиотеки будут возвращены ограбленным собственникам… Вероятно, с новым режимом, наступившим при управлении Виноградова, с этим было покончено.
В личном составе можно было встретить нашедших себе здесь приют представителей гонимого властью класса: общественных и правительственных деятелей, изгнанных с должностей властью, членов дворянских и аристократических семейств, которых никуда не принимали, обрекая их на невозможность существовать… Потом все это прекратилось.
Долгое время в составе служащих библиотеки не было евреев. Говорили, что против этого был князь Голицын:
— Пусти хоть одного еврея, и они сейчас же расплодятся…
Однако его уговорили уступить. Назначили заведующим еврейским отделом молодого еврея, доктора какого-то заграничного университета
[122]. Это было накануне моего поступления в библиотеку. Слова кн. Голицына не замедлили оправдаться: через самый короткий срок среди нас было уже несколько евреек.
Они тотчас же ввели дух, которого в библиотеке раньше и в помине не было, — дух спекуляции. Стало известно, что «доктор» чем-то торгует и по временам куда-то исчезает по своим торговым операциям. Спекуляциями и на стороне, и среди служащих стали заниматься и его сотрудницы. Их было немного, однако спекулятивный дух стал очень заметен.
Между прочим, я хотел взять для ознакомления из библиотеки известную антиеврейскую книгу Нилуса «Протоколы сионских мудрецов»
[123], которая значилась в составе книг в нескольких экземплярах разного издания. Мои поиски были тщетными: чья-то рука секретно изъяла эту книгу из библиотеки.
В отделе
В физико-математическом отделе моим заместителем был сначала С. В. Орлов, но, с назначением его профессором астрономии Пермского университета, я провел на это место ассистентку Московской обсерватории Анну Сергеевну Миролюбову. Таким образом у меня составился весь персонал из женщин, и, по совести говоря, дело от этого только выиграло. Миролюбова была добросовестнейшим, усердным работником, на которую я под конец и оставил руководство отделом. Техническими помощницами были К. С. Мусатова, превосходная работница и прекрасный человек, и еще одна особа, имя которой я позабыл. Эта последняя была моим крестом. На работу она никогда не являлась, а занималась только общественной деятельностью по музею; она участвовала во всевозможных начинаниях, которые только возникали в среде служащих, и пользовалась общей симпатией за то, что она единственная имела смелость обрывать и ставить на свое место зазнавшихся низших служащих, когда те через край клали ноги на стол. Ее они побаивались, так как она была находчива и резка на язык. Все это было почтенно, однако меня, в интересах работы, нисколько не устраивало. Под конец я потребовал ее отчисления и замены другой. Изгоняемая мужественно заявила, что я совершенно прав, отказываясь от ее фиктивной работы, и мы расстались, оставаясь в добрых отношениях. На ее место назначили С. С. Добролюбову, которая была заурядной, ничем не замечательной работницей.
Главная работа, как уже упоминалось, состояла в составлении карточек систематического каталога. Мы брали длинные ящики с карточками, расположенными только по одному алфавиту, выбирали из них то, что относилось к нашему отделу, и составляли копии карточек в двух экземплярах: одну — для общего систематического каталога библиотеки, другую — для такого же каталога нашего отдела.
Вся работа по изготовлению каталога была рассчитана на 10–15 лет. За два года работы мы написали уйму карточек, как вдруг, накануне моего ухода, форма карточек была изменена, и все пришлось начинать сначала.
Очень трудным делом было пополнение книг отдела, так как от времени Великой войны и еще больше во время большевизма мы были почти китайской стеной отделены от остального мира. Кое-что иногда находили и в Москве — в ликвидируемых частных библиотеках наших ученых, а также в остатках ликвидируемых книжных магазинов, но всего этого было мало. Время от времени нам обещали организовать доставку книг из‐за границы и требовали обстоятельных списков литературы, подлежащей покупке через советских агентов за границей. Задача была трудно исполнимая — составлять списки неизвестной литературы, ибо никаких библиографий у нас под руками не было… Тем не менее составляли по случайным сведениям и источникам. Однако из подобных проектов покупки ничего не выходило, и под конец я просто отказывался тратить время и труд на это заведомо безнадежное дело.
