— Для чего? Что вы с ним делать будете?
— А мы целыми днями вычисляем веса граммо-молекул!
Советские служащие переглянулись, ошеломленные непонятным словом.
— Да, если так, вам действительно нужен арифмометр. Получайте!
Пока Канищев не охладел и не разленился — это с ним позже произошло, — он бывал очень полезен.
В то время советская власть стала предоставлять в распоряжение разных учреждений вагоны, конечно, бесплатно. Решил обзавестись вагоном и я.
Посылаю хлопотать М. Н. Канищева. После долгого хождения по разным учреждениям и длинных разговоров — на это у меня ни терпения, ни нервов не хватило бы — он добился ордера на предоставление нам в постоянное распоряжение вагона. Приходит с ордером в Комиссариат путей сообщения:
— Хорошо, вагон вам мы дадим, но только теплушку.
— Теплушку мы не возьмем! Дайте нам вагон второго класса.
— Ну, уж извините! Вот чего захотели! Академия наук снаряжала свою экспедицию, так и то мы ей дали только теплушку. А она — учреждение общегосударственного значения.
— Да я не говорю, что Астрофизическая обсерватория — учреждение государственного значения.
— Вот видите…
— Потому что она выше! Она — учреждение международного значения!
— Как это так?
— Очень просто! К нам приезжают знаменитые ученые из‐за границы. Уже приехали и ждут, чтобы отправиться с нами в экспедицию — из Италии Секки и из Германии Фогель. Вскоре подъедет из Америки знаменитый Пиккеринг… Как же это мы повезем таких ученых в теплушке, точно скот… Срам на всю республику!
Дело происходило в 1921 году, а Секки умер в 1878‐м, Фогель — в 1907‐м и Пиккеринг — в 1919 годах. Бывший с Канищевым его сослуживец дернул М. Н. за рукав:
— Ты еще не скажи, что Ньютона с собой повезешь!
На товарищей из Комиссариата путей сообщения заявление это произвело впечатление.
— Действительно, таких ученых неловко везти в теплушке… Выдать ордер на вагон второго класса.
Мы получили в свое учреждение прекрасный вагон второго класса, вместе с проводником. Последнего я зачислил у себя на должность сотрудника для поручений.
Вагоном мы пользовались несколько месяцев и ездили в нем. Потом правительство поотбирало обратно у всех учреждений вагоны.
Мы обзавелись и своей квартирой для организационного комитета — в том же доме в Трубниковском переулке, № 26, где жил и я.
Научный персонал
Самым трудным был, разумеется, вопрос о подборе научного персонала, и это тем более, что в ту пору все научные учреждения жаловались на отсутствие у них пополнения молодыми силами. Вызывалось же это по преимуществу слишком скудными материальными условиями научной работы, которые могли удовлетворять только научных аскетов.
Поэтому я и хотел подготовлять своих молодых специалистов, обставляя их возможно хорошо материально.
Как раз последнее вызвало просьбу о переходе к нам Сергея Владимировича Орлова, бывшего в ту пору профессором астрономии Пермского университета и даже деканом на факультете. Что-то Орлова там, однако, не удовлетворяло, и он перешел на скромный пост сотрудника нашей обсерватории. Я знал С. В. как узкого специалиста по кометам и ставил ему условием расширение своей специальности и в области астрономии, и в области физики. Орлов это мне обещал, но обещание не исполнил. Судьба же впоследствии сложилась так, что Орлов если и не погубил Астрофизическую обсерваторию, то, во всяком случае, проявил преступную бездеятельность в деле ее сохранения.
Орлов упросил меня взять в состав обсерватории и молодого доцента по математике Б. М. Щиголева. С астрономией Щиголев был мало знаком, но я надеялся эту сторону исправить, а участие математика у нас представлялось полезным. Это были первые ласточки по научному сотрудничеству.
В дальнейшем состав пополнился В. Н. Миловановым, бывшим, и довольно неудачно, директором Ташкентской обсерватории. Он работал еще гимназистом у меня в Ташкенте. Затем он получил астрономическую подготовку в Казанском университете. Больших способностей он не проявил, попал педагогом в Ташкент и в эпоху безлюдья и разрухи стал здесь директором обсерватории. У него вышла неприятная история с сейсмологом обсерватории Поповым, подчиненным по службе. Попов не пускал Милованова в сейсмический павильон, а когда Милованов, в качестве директора, все же туда направился, Попов ударил Милованова. Благодаря советской разрухе в служебном отношении поступок Попова остался безнаказанным, и положение Милованова стало невозможным. Посетив в эту пору Ташкент и ознакомившись со всем происходящим, я, в качестве выхода из положения, предложил Милованову перейти к нам, чем он с удовольствием и воспользовался. Он переехал с семьей в Москву, но очень скоро потерял здесь жену. Все это, видимо, отразилось на нем, так что научной энергии он не проявлял
[136], а занялся управлением нашим домом, куда я его устроил на пост коменданта; он сам упросил дать ему это дело.
Из Ташкента же я привлек молодого астронома, подававшего надежды, П. Я. Давидовича. Он работал усердно, попал впоследствии в Америку и там остался, по-видимому, совсем
[137].
Явился ко мне, с просьбой о приеме на службу, астроном чех — Мирослав Карлович Грабак. Его прошлое не особенно обнадеживало, но мне казалось нужным помочь на чужбине попавшему в трудное положение славянину, и я его взял. Как ученый Грабак не оправдал оказанного ему доверия; он едва ли оправдал его и как человек. Между прочим, попав в Чехию, я не встретил со стороны могущих это сделать чехов-астрономов достаточного желания мне помочь в тяжелых условиях жизни, точнее — вовсе не нашел помощи.
Самым же ценным приобретением было привлечение к нам Василия Григорьевича Фесенкова, профессора астрономии Харьковского университета
[138], уже успевшего обратить на себя внимание ученого мира своими работами.
