Короткое время, как упоминалось, во главе обсерватории стоял М. Н. Милованов, перешедший, после избиения его подчиненным, к нам в Москву. Прямого заместителя ему еще назначено не было, а обсерватория управлялась посредством нескольких комитетов. Научную же ценность тогда представлял только один молодой астроном П. Я. Давидович, еще не окончивший курса в университете, но все же уже здесь работавший.
В результате обсерватория пришла в полный упадок, научная работа прекратилась, инструменты и специальные помещения портились и не ремонтировались.
Все это было мне известно. Поэтому, несмотря на всю щекотливость того факта, что, устроивши передачу обсерватории университету и оставаясь ответственным деятелем последнего, я поднимаю вопрос об отобрании обсерватории от университета или об ограничении прав последнего на нее, я все же пошел в этом направлении. Такой смысл и имел проект передачи обсерватории, в качестве филиала Астрофизической обсерватории, с тем, что научные нужды университета не потерпят ни малейшего ущерба, а наоборот, выиграют, потому что у него не было ни одного специалиста, у нас же их было достаточно.
Прибыв осенью 1921 года по делам Туркестанского университета в Ташкент
[148], я сначала лично ознакомился с состоянием обсерватории.
Встретили меня здесь, ввиду тесной моей связи с обсерваторией в прошлом, очень хорошо. Я все подробно осмотрел, а вместе с тем в астрофизической лаборатории было устроено нечто вроде годового собрания обсерватории, на котором каждый из астрономов должен был дать отчет о своей деятельности. Некоторые просто от этого уклонились, но большинство явилось. Председательствовал В. М. Комаревский, и после каждого отчета просили моего отзыва.
Не очень значительными по научному весу, но очень хорошими по качеству выполнения (что вполне простительно для молодого астронома, лишенного авторитетного руководства) были лишь работы П. Я. Давидовича. Работавший вместе с ним на астрографе астрофизик А. Н. Розанов (мой заместитель) счел за лучшее вовсе не показать мне своих астрономических фотографий… Поэтому в своем заключении об астрономических фотографиях я высказал:
— Нахожу безукоризненными работы Давидовича. Не сомневаюсь, что столь же хороши и работы А. Н. Розанова, которые, к сожалению, очевидно по недостатку времени, не могли мне быть показаны.
Эта двусмысленная похвала была всеми оценена правильно, кроме, кажется, Розанова, едва ли схватившего ее смысл.
Из молодых астрономов, попавших сюда из неподготовленных любителей, неблагоприятное впечатление произвел своей самоуверенностью Захаров. Оснований к ней у него не было никаких, а занимался он изучением какого-то лунного кратера и наблюдением переменных звезд, — типичной любительщиной.
Одного из молодых астрономов мне пришлось, к сожалению, сконфузить. Он занимался заучиванием на память положений туманностей между звездами на тот случай, если в их среде появится новое туманное пятно, и он поэтому догадается, что это новая комета. Я бедняге сказал:
— Забудьте, что вы когда-либо таким делом занимались, и возьмитесь за что-нибудь другое. Это все равно, что заучивать в городе физиономии всех горожан для того, чтобы по незнакомой физиономии догадаться о прибытии нового лица в город. В обоих случаях цель достигается более совершенными приемами.
Но обнаружилось и худшее: оказалось, что в многочисленном штате обсерватории только один молодой астроном умеет определять время и координаты места, то есть азбучные работы для каждого астронома. Поэтому ему нельзя было предоставить отпуска: могло понадобиться определить время, а никто этого не умел.
Я предложил, в качестве обязательной для всего штата повинности, обучить всех этому элементарному астрономическому делу. Сомневаюсь, чтобы мой совет был осуществлен.
Но видную роль играли на обсерватории геодезисты университета: проф. Н. И. Лебединский и два его ассистента. Они всем командовали, хотя ни Лебединский, ни тем более его ассистенты не имели надлежащего понятия об астрономии. Так же мало его имел — или вовсе не имел — водворившийся здесь, с большим влиянием, преподаватель физики Н. Н. Златовратский, отличавшийся свойством напиваться до полусознания, при каких обстоятельствах с ним бывали в городе постоянные скандалы.
Теперь у меня были все основания поднять в университетских кругах вопрос о соглашении с Астрофизической обсерваторией.
Разумеется, это вызвало бурю в среде лиц, устроившихся на казенных квартирах обсерватории, но не имевших отношения к астрономии. Совет университета передал вопрос на предварительное соглашение со мной одного из коллективов обсерватории.
Это согласительное заседание состоялось под председательством Н. И. Лебединского. Шло оно в бурных тонах, который внесли молодые ассистенты геодезисты. Возражения одного из них были настолько даже резки, что я заявил о своем отказе при таких условиях продолжать участвовать в заседании. Лебединский испугался, остановил своего ассистента и повел заседание в более мирных и примирительных тонах. Из штата астрономии решительно стал на мою сторону только сейсмолог Попов. Остальные, особенно астрофизик Розанов, из осторожности заняли двусмысленную позу.
Тем не менее мы пришли к компромиссному решению. Владение обсерваторией должно быть совместное, директор ее назначается по взаимному соглашению университета и Астрофизической обсерватории и т. д. Большинство прав юридически переходило к Астрофизической обсерватории, однако это парализовалось тем, что мы были далеко от обсерватории, а университет здесь же.
Наше соглашение было утверждено как советом университета, так позже и организационным комитетом Астрофизической обсерватории.
Однако соглашение наше оказалось чисто иллюзорным, и представители университета нисколько с ним не считались. Это тотчас же выяснилось в разных вопросах и прежде всего в неожиданном и одностороннем назначении директором обсерватории того же Н. И. Лебединского.
