По инициативе В. Г. Фесенкова возник проект передачи нам, в качестве филиала, обсерватории в Новочеркасске. Здесь еще в 1908 году образовалось Донское общество любителей астрономии, которое сумело, привлечением жертвователей, оборудовать небольшую обсерваторию, с шести с половиной дюймовым рефрактором Цейса во главе и еще с некоторыми другими инструментами. Однако недостатком этого научного начинания явилось отсутствие квалифицированных астрономов и наличие только любителей, которые не могли выйти за пределы популяризации и лишь элементарнейших работ. После революции субсидии обществу со стороны города прекратились, члены общества обнищали, и в результате обсерватория, в сущности, перестала функционировать. Тогда, в июне 1922 года, мы согласились принять эту обсерваторию в число своих филиалов на началах совладения с астрономическим обществом. Мы принимали на себя материальную сторону и руководство научной деятельностью, однако не имели права увозить инструменты из Новочеркасска. В свободное же время отдельные члены общества допускались к наблюдениям инструментами обсерватории.
При мне дело только началось и наладить работы этого филиала не пришлось. По-видимому, и в дальнейшем наше руководство этой обсерваторией носило лишь случайный характер.
Уже в 1923 году было организовано отделение нашей обсерватории в Кучине под Москвой, куда был передан семидюймовый рефрактор Московского общества любителей астрономии, о ремонте которого нами уже говорилось.
Управление
Управление Главной астрофизической обсерваторией было мною организовано так, что его возглавляло довольно многочленное (на бумаге) Астрофизическое совещание. Оно собиралось примерно один раз в месяц, и М. Н. Канищев вел ему скрупулезные протоколы, с увлечением занося титулы всех участников заседания. Фактически это были, однако, не заседания совещания, а скорее заседания самого организационного комитета, который юридически являлся исполнительным органом совещания.
Из состава комитета (С. Н. Блажко, В. А. Костицын, А. К. Тимирязев и В. А. Михельсон) двое последних появлялись весьма редко. Михельсон, человек крайней мнительности, вечно боявшийся простудиться, избегал по этой причине расставаться со своим натопленным кабинетом в академии, в Петровском-Разумовском, и я к нему ездил, когда в этом бывала нужда. Тимирязев же тем временем перешел в состав коммунистической партии и, в качестве красного профессора, стоял в оппозиции мне, как декану факультета, в Московском университете. Он поэтому избегал бывать и в нашем комитете.
Из членов же совещания постоянное участие принимали: А. А. Михайлов, В. Г. Фесенков, И. А. Казанский, Э. К. Эпик, и из геофизиков: С. Л. Бастамов и В. Ф. Бончковский.
В заседаниях участвовал, когда приезжал из Пулкова, А. А. Иванов. Изредка наезжал, но оставался лишь на короткий срок, П. П. Лазарев. Всегда торопился куда-то уехать В. А. Костицын.
Самое деятельное участие принимал в комитете и обязательно выступал по каждому вопросу И. А. Казанский, однако сговориться с ним всегда было возможно.
Из числа московских астрономов я не привлек к делу организации астрофизической обсерватории только одного проф. С. А. Казакова. К этому были основания: из чисто карьеристических мотивов он поддерживал во всем Тер-Оганезова, а потому поддерживал и его оппозицию против Астрофизической обсерватории. О ней мне говорили с разных сторон. Но маленький и по росту, и по душе человек обладал громадным самолюбием и честолюбием: его очень раздражало устранение от роли в нашем деле. Позже, когда обсерватория возглавлялась Фесенковым, последний исправил в отношении Казакова мою «несправедливость».
Уход
Тем временем надо мной сгущались тучи за деятельность по Московскому университету, о чем будет сказано дальше. Рикошетом раздражение против меня советских верхов било и по Астрофизической обсерватории, которая справедливо считалась моим детищем. Прежде всего это дали нам почувствовать весной 1922 года, когда повсюду начались сокращения личного состава, и особая комиссия, под руководством М. Н. Покровского, пересматривала штаты научных учреждений. Для Астрофизической обсерватории, вместе с филиалами, в которых числилось: в центре — 25 служащих, а по Ташкенту — 20, всего 45, был назначен штат в три человека. Это было глумление вместо того, чтобы прямо закрыть учреждение…
Мне пришлось много и энергично хлопотать, чтобы спасти дело. Действовал я непосредственно в Главнауке у И. И. Гливенко, пустил в ход В. А. Костицына и особенно любимца тогда советской власти П. П. Лазарева. Общими усилиями нам удалось добиться штата в 20 человек вместе с филиалом.
Пришлось сделать большие сокращения, причем я держался принципа: не должен пострадать научный состав. Его мы оставили неприкосновенным, но сильно сократили канцелярский состав, по правде, у нас разросшийся. Уволили всех, кто сам имел еще вторую должность или в семье которого был уже оплачиваемый где-либо член. Из состава комитета отчислили проф. Михельсона и Тимирязева, закрыли представительство в Одессе, уволили старичка контролера и еще ряд лиц. Позже удалось отстоять самостоятельный штат для Ташкента, так что к концу 1922 года числилось: по Москве — 12 научных сотрудников и 9 административных, а по Ташкенту — 8 научных и 12 административных сотрудников.
Затем нас вообще стали теснить в денежном отношении, настолько, что возник вопрос о подыскании средств собственными усилиями. Мы предполагали организовать в широком масштабе публичные лекции по астрономии и даже заняться демонстрированием неба на московских бульварах. Это не встретило должного энтузиазма в большинстве сотрудников, которые хотели бы извлекать только выгоды от того, что сделают руки других. Курьезно вспомнить, что за демонстрирование неба на бульварах мы предполагали взыскивать с каждого смотрящего по пять миллионов рублей, что приблизительно соответствовало стоимости трамвайного билета…
В августе 1922 года я был арестован, посажен в тюрьму ГПУ на Лубянке, а затем обязан был выехать в ссылку за границу.
Факт моего ареста вызвал в среде служащих обсерватории такой разговор:
— Жаль, конечно, Всеволода Викторовича! Но и за нас теперь страшно. Как бы и мы из‐за него не пострадали…
Тотчас по выходе из тюрьмы я созвал экстренное заседание Астрофизического совещания, на котором формально сложил свои обязанности. По предварительному сговору моим заместителем был избран В. Г. Фесенков.
Иного и лучшего выбора быть, конечно, не могло, и если б В. Г. тогда же отказался, то все дело сразу погибло бы. Это сознавал и он сам, когда мы с ним сговаривались об его кандидатуре.
Тем самым отпадала и намеченная его поездка в Ташкент. Вместо него поехал избранный нами директором Ташкентской обсерватории проф. М. Ф. Субботин из Донского политехнического института. Одновременно Субботин был выбран профессором астрономии Туркестанского университета, так что всякая обоснованная коллизия у нас отпадала.
Фесенкову понадобилось поехать для устройства своих личных дел в Харьков и Новочеркасск. Формально его заместителем явился С. В. Орлов, фактически я продолжал руководить учреждением до возвращения Фесенкова, по соглашению с Орловым. Здесь выяснилось различие ко мне отношения среди служащих учреждения, хотя все в нем, с ног до головы, было обязано мне. Научные коллеги продолжали относиться ко мне корректно, но часть технических служащих, и прежде всего старшие: М. Н. Канищев и А. А. Петров, — дали мне понять, что, собственно, они не считают более нужным считаться со мной.
