Вообще, я вряд ли смог бы написать книгу о вкусной и здоровой пище. И о напитках для занятий спортом тоже. В будни мой вечерний напиток – пиво. Утренний – ядрено-крепкий кофе без сахара. Я питаюсь, преимущественно, жирной и нездоровой пищей, обожаю шаверму и двойные чизбургеры. Несмотря на столь неспортивный рацион, мой режим жизни отличается стабильностью, достойной живущего на базе футболиста. Двенадцать часов уходит на работу, по часу – чтобы добраться до работы и обратно, полчаса – чтобы встать с кровати и привести себя хотя бы в более-менее приличный вид. Все это – в рамках вполне определенных часов. Я работаю немало, стараясь, помимо развоза товара по сетевым магазинам, перехватывать халтурки по триста-пятьсот рублей. И все равно, конечного выхлопа хватает только на аренду квартиры в захолустье, простейшие потребности в еде и иногда – съем проституток и покупку каких-то приятных мелочей, которые теряются и ломаются за месяц. Исключение составляет разве что ноутбук, приобретенный в кредит, который, впрочем, давно погашен. Даже не помню, что последнее я купил и выкинул через месяц, но полезного в этом было мало. Ах да – и отдельной статьей расходов идет алкоголь. Потому что трезвым так жить – скоро свихнешься.
Почему я так легкомысленно отношусь к доходам? Да потому, что записывать на листочке значения из чеков, чтобы пост-фактум понимать, что тратить стал только больше, а вокруг все тот же бардак – не в моем вкусе. Возможно, я чего-то жду. Случая, который сведет меня с кем-то, кто поможет подняться. Предложения нелегальной работы, за которую я получу достаточно, чтобы свалить из этой жизни куда-то еще. Все мы чего-то ждем. И иногда дожидаемся, не так ли?
Пройдя проходную, я на секунду замираю взглядом на пропуске. На нем кривым почерком охранника написано «Константин Веселов», и надо бы тут сказать спасибо моим родителям за то, что у меня довольно простые имя и фамилия, и только конченый кретин может сделать в них ошибку. У многих парней в моей конторе такие описки в фамилиях, что блевать тошно. А мне повезло.
Родители. Иногда я вспоминаю, как жил с ними, будучи еще мальцом. Вспоминаю, как дремал на большом советском диване, убаюканный тем, как нежно гладила мою еще маленькую, но уже бестолковую голову мать. Отец работал на ЛТЗ вплоть до его банкротства и смены руководства. Всю свою жизнь от рождения до переезда я жил с родственниками в пятиэтажке на Жуковского, и до некоторой поры наибольшей моей проблемой было отбиваться от нападок гопоты Тракторного. Но в один момент все начало меняться. Отец загнулся раньше времени от каких-то хронических воспалений, и мать некоторое время жила запоем вперемешку с неквалифицированным трудом. Потом, в одни прекрасный день, она посмотрела на меня, на помойку, в которую превратилась квартира, и что-то осознала. Остепенилась, убралась в квартире, но было уже поздно.
Сам я, тем временем, подрабатывал от случая к случаю, предоставленный сам себе, и после школы рискнул поступить на «Монтаж и техническую эксплуатацию промышленного оборудования» в ЛМСК, но, едва закончив первый год, понял, что выбор был сделан слишком опрометчиво, и последующие два года я не выдержу. Хотелось свободы. И совершенно не хотелось в армию. Формально водительские права я получил еще в школе, на УПК, а фактически забрал их в восемнадцать. И совершенных, отточенных талантов, кроме как водить машину, у меня так и не сформировалось.
Мысль о том, что надо рвать когти из родных пенатов, озарила меня после совершеннолетия. Переехать от матери, но остаться в Липецке было перспективой сомнительной, и я начал выбирать город для переезда. Для меня логичнее всего было бы рвануть в Новгород и укрепиться или кататься в Москву вахтами. Но мне, с одной стороны, не терпелось отвалить как можно дальше от родных мест и желательно – с максимальной выгодой, а с другой стороны – было боязно соваться сразу в столицу, будучи уклонистом. Не сказать, что Питер оказался этакой сказочной альтернативой, да и ментов здесь тоже всегда хватало, но закрепился я довольно быстро. Благо, жить в спартанских условиях и на птичьих правах в трехкомнатной квартире на Ленинском, в каждой комнате которой стояло по шесть раскладушек для рабочих-вахтовиков одной фирмы, оказалось для меня задачей нетрудной. Я договорился об этом проживании на крайне выгодных условиях и мог регулярно ночевать на матраце или раскладушке с относительным комфортом. Перемещение кратчайшим путем от точки к точке во избежание нежелательных контактов было отработано примерно за неделю.
Знакомые из Липецка иногда писали мне – как дела, мол, добился ли чего, и я отвечал, что пока нахожусь в процессе, и получал в ответ вопросы в стиле «А на хрена ты отсюда валил? И так работы хоть отбавляй – народу полмиллиона, а заводов, строек и магазинов на весь миллион». Иногда мне даже хотелось что-то на это ответить, но я не знал, что именно написать, чтоб не обидеть собеседника. Или себя. Во всяком случае, я всегда мог утешить себя тем, что вонь от Новолипецкого до меня уже не дотянется. Время шло, вахта продлилась на год, потом переехала на съемную квартирку на Ветеранов, где незадолго до моего приезда скончался дед-алкоголик, растянулась на второй год, на третий…
А дальше я просто потерял счет времени. Мне начало казаться, что вот здесь я всегда и был, что все так и должно быть. Не потому, что я что-то заслужил или чего-то достиг, а просто по факту моего существования. Просто потому, что я пережил переходный период и выжил. Это могло даже казаться чем-то существенным поначалу. А потом перестало играть какую-либо роль.
Вечером, готовясь ко сну, я получаю довольно неожиданный звонок. Мой старый приятель из Липецка Андрей. Впрочем, «приятель» – громко сказано. Пару раз выпивали вместе, выезжали на шашлыки и один раз вместе делали забор на даче хорошего общего знакомого. Как он нашел мой питерский номер – вопрос для меня первостепенной важности. Но я его не задаю. Просто интересуюсь, как дела в Липецке, получаю монотонный ответ в стиле «нормально» и столь же монотонно описываю свою черно-белую жизнь.
– Вчера ехал по Тракторному мосту – там замес лютый был, – вроде как между делом сообщает мне Андрей.
– В мясо? – кровожадно интересуюсь и медленно доливаю пиво с донышка банки в стакан.
– Длинномер укатился кабиной в овраг, микроавтобус рядом, с помятой бочиной, и кто-то там еще попал под раздачу – я уже не разглядел.
Я представляю себе то место, о котором может идти речь, крепко зажмуриваюсь и старательно отгоняю нахлынувшие ассоциации и молчу.
– Але!
– Да, я тут. Там никто не пострадал?
– Да не, испугом отделались.
– Нормально.
– Кстати, Гаврила «Бородатый» откинул копыта. Еще зимой. Ты не слышал, наверное.
Слыша это имя, я снова крепко закрываю глаза и ясно себе представляю Гаврилу – единственного на моей памяти человека с этим редким именем. Худой, с большими голубыми глазами и постоянно с какими-то странными пятнами на коже – дерматитом или вроде того. Я никогда не спрашивал, хотя всегда хотел. Гаврила почти все детство провел в Германии. Учился там, знал три языка, кроме русского и матерного и имел прекрасные перспективы профессионального лингвиста. Объехал пол-Европы и вернулся домой. А потом – странное стечение обстоятельств. Попытка переехать в мегаполис, какие-то истории с телками и машинами, регулярное подпитие. В конце концов, он решил, что платить аренду за квартиру в Питере бесперспективно, и жизнь там не принесет ничего нового, и ему нужно вернуться домой, чтобы быть пьяным восемь дней в неделю и двадцати семь часов в сутки и работать за пятнадцать тысяч в местном театре монтажником декораций. Полные карманы саморезов вместо полных карманов денег. Я никогда не осуждал его, хотя были в моем окружении те, кто этого не чурался. Но и никогда не понимал. Если уж синячить каждый день – то в романтике, со шпилями, музеями и набережными. А не в Липецке. Не так ли?
