Тихий звон в ушах понемногу угасает, стоит полностью открыть глаза. Я чувствую себя помятым и уставшим, хотя только проснулся. Задремав на асфальте, у стенки дома, соседнего с больницей, я провел несколько часов, но выспаться за это время не успел. Ночь прошла в пьяном бреду, и я не уверен, что получил то, за чем вышел из дома. Тем не менее, я немного трезвее, но это скорее минус, чем плюс моего положения. Благо, сеанс фантомных болей закрыт, и зрители разошлись. Размяв плечи, я приподнимаюсь, но удар тошноты пробивает оборону моего самоконтроля и усаживает обратно на асфальт. К счастью, костыли никто не стащил, и я подтягиваю их к себе, чтобы поставить поудобнее и встать с их помощью. Левая нога затекла и онемела, и сейчас мне как-то страшновато от ощущения, что и ее у меня отобрали. Я похлопываю по бедру, ощущая, как возвращается чувствительность, и тут замечаю, что к увешанной плакатами стене больничного здания, в которую встроена белая дверца с ручкой, подходит девица с каким-то свертком. Протерев глаза, я понимаю, что в свертке – ребенок.
Судя по всему, дверца в стене здания – не что иное, как беби-бокс. Я читал о таких в том году, и ходил слух, что их хотели запретить, но этот явно функционирует и по сей день. Дверца – на самом деле, открывающееся сверху вниз окно, но оно задернуто плотной пленкой, которая делает это окно непрозрачным снаружи. Внутри дежурит медсестра, которая, при желании, может видеть и девицу, и ребенка, а, быть может, и меня. Но на меня точно не обращает внимания.
Девица также думает, что меня тут нет. Она нервно оглядывается по сторонам и старается не смотреть на выглядывающее из свертка лицо младенца. На молодой мамаше – куртка с меховым воротником, у нее длинные ногти, каблуки ее туфель – не меньше восьми сантиметров. Она худая, высокая, но сутулится. У нее симпатичное лицо с широкими скулами. Нарочито небрежно закинув сверток с попискивающим ребенком в бокс, она шумно захлопывает окно-дверцу и какое-то время ждет. Пару минут бессмысленного поглазев на черную пленку перед собой, а затем переместив остекленевший взгляд на плакат рядом с дверцей, девица мгновенно краснеет и дергает ручку, но та не поддается, потому что беби-бокс уже закрыт изнутри. В последний момент она замечает меня, пару секунд ошарашено смотрит мне в лицо, потом нервно сглатывает и убегает, отбивая каблуками канонаду по тротуару.
За ее спиной – какая-то особая жизненная история, сотканная из банальностей и глупых допущений. Впереди у ребенка – какая-то особенная история жизни – той или иной продолжительности. Но мне на все это плевать. Более важным мне кажется то, что я только сейчас осознал, как это легко – стать невидимым, несущественным для окружающих. И как это жутко. И еще – я осознал, что неслабо замерз. И что утро уже в разгаре.
А еще – и это, кстати, самое главное, – что мне пора отлить. Иначе мочевой пузырь взорвется, как Фау-2 над Лондоном. Впрочем, боль, с которой я изливаю прогорклую мочу на стену желтой обшарпанной четырехэтажки, наверняка, близка к той, с которой он лопается. Но крови в моче нет, и это уже радует. Значит, почки я еще не отморозил. Конец лета выдался довольно холодным, и задремать вот так на улице было не самым достойным решением. Впрочем, как связаны я на данном этапе жизни и достоинство?
По улице, ведомые прохладным утренним ветром, летят фантики от шоколадок и упаковки от использованных презервативов. Видимо, кто-то всю ночь жрал шоколад и одновременно трахался. Интересное занятие на вечер. Уж всяк поинтереснее моей культурной программы. Кажется, сейчас, освежившись этим утренним холодком, я окончательно протрезвел, и мне хотелось бы видеть направление, куда мне следует идти, и мир выглядит открытым и доступным – даже для калеки. Но все это чушь. Мне просто нужно придумать, как выжить.
За всем этим уродством настоящего момента мне кажется наиболее любопытной одна мелочь. Теперь я могу смело ходить по улицам, не оглядываясь на полицию даже в периоды призыва. Даже без военника на руках я им больше не нужен.
Выход из зоны комфорта. Хазан
Все переломные дни начинаются, как обычно. Пробуждение, изнуряющая сухость, ноющая боль в висках и попытка понять, где ты находишься. Ни тебе фанфар, ни героической музыки, ни внимательных взглядов зрителей. Мы все просто пропадаем в какой-то момент, и никто не обращает внимания. Ни некрологов, ни статей об уходе со сцены. Мы интересны только самым родным и близким. А у меня таких нет. Поэтому, тот факт, что для меня настал переломный день, я встретил обычным пробуждением и ощущением потерянности. На самом деле, реальный перелом наступил несколько раньше. И еще тогда я мог попытаться что-то исправить.
Хозяйка звонила мне вчера и обещала приехать сегодня вечером. Она не может больше терпеть мое присутствие, мое безразличие и то, как я обращаюсь с квартирой. Вообще, намеки на это я получал несколько раз за последний месяц, но теперь ее терпение лопнуло. Никаких угроз, сцен истерики или чего-то в этом духе. Иногда родители задумываются о том, чтобы отправить свое обнаглевшее чадо подросткового возраста на улицу в поисках самостоятельности, которой оно так настойчиво требует. Но родители до последнего не решаются – просто потому, что где-то на подкорке в них живет любовь к плоду их любви или чего-то еще. Мне же уже нечем злоупотреблять. Лимит жалости исчерпан.
В квартире, несмотря на первоначальную убогость ремонта, я действительно натворил дел. Разбил зеркало в ванной, поломал там же кафель, ободрал в припадке пьяного бешенства совсем не блестящие обои с блестками рядом с диваном. Про оторванный на спор одним из моих гостей кусок линолеума метр на полтора я уже молчу. Поэтому я не спорю с хозяйкой. Она помогала мне все это время, пока шел мой глобальный запой. Пару раз даже приносила какой-то еды и робко напоминала о том, что мне надо будет рассчитаться хотя бы за квартплату, и что она может помочь с работой даже в моем состоянии. Она даже принесла мне какой-то черно-белый телефон с симкой, чтоб я был на связи – по этому номеру я и получил последний звонок от нее вчера. Я обещал ей, что все будет, как положено, и рассказывал, что у меня уже есть вариант подработки для инвалидов. На обещаниях моя инициатива заканчивалась. На самом деле, я даже себе обещал, что завтра я просплюсь, протрезвею, и все будет в порядке. Уж завтра-то точно. А сегодня у меня еще есть время, чтобы отдохнуть и набраться сил. И алкогольных калорий. Сегодня кончилось. И хозяйку моей ветхой квартиры со сколотой краской и лоджией с разбитыми стеклами я ни в чем не упрекаю. Она сделала все, что могла. А я – нет. И не буду делать. Я не знаю, почему. Просто сейчас мне мучительно тяжело даже думать о том, что я мог бы сделать.
Сегодня я очень кстати решил помыться. С утра лег в ванную и натирал себя с головы до ног. Даже побрился, кстати. Возможно, ощущение нового начала придаст мне сил, и я сразу же найду работу и вообще стану сильным человеком, про которого потом снимут фильм, как про того дрессировщика. У меня будут брать автографы, и я буду давать лекции, как Вуйчич. Буду рассказывать, как я переборол слабость. Заодно расскажу, как я из-за трясущихся с бодуна рук чуть не перерезал себе горло безопасной бритвой, когда брился впервые за три месяца.
