– Познакомиться хочешь? – смеется Хазан. – Тогда забирайся на нее быстрее, она здорова, как бык.
– А, ну здорово, – снова изображаю тупую довольную улыбку.
Мы уже подошли к машине, но Хазан еще курит, а курить в машине – не в его привычках.
– Многих я сам учил, как работать, – продолжает рассказывать мой нынешний босс. – Кому не повезло, как тебе, – кивает на мою культю.
– То есть, никто из тех, кто ходит сейчас по веткам, не болен?
– Ну, кроме таких, как ты, у кого уверенное отсутствие конечностей, в основном – наркоманы, в том числе – убитые в говнище, а потому – кривые, уставшие, но по факту – без ДЦП и прочих радостей. Кто-то, как эта твоя Маруся, просто неудачники из регионов, готовые что угодно отыграть, лишь бы заработать, – Хазан почему-то обращает взгляд к Гаджи, и это меня смущает. – Вот у Бахи вообще есть парень, который одну руку закрывает, а вместо нее пластмассовую культю высовывает, – он восхищенно жестикулирует рукой с крепко стиснутой в ней сигаретой. – МХАТ, Товстоногова – куда угодно. А он носится с этим … А, ладно.
– Все равно, они все больные все, – машет рукой весело улыбающийся Гаджи. – По факту больные. На голову.
– Знаешь, это как сравнить сифилис и рак, – отвечаю неожиданно дерзко для самого себя.
– Такой ты умный, да? – смеется Гаджи. – Тебе надо в институт работать, че ты тут делаешь, да?
– Завтра работаешь на красной ветке, – швыряя окурок на асфальт и выдыхая облако дыма, говорит мне Хазан.
– А Баха против не будет? У нас там договоренности же, – снова находится Гаджи, по манерам которого сейчас сразу ясно, что он просто шестерка Хазана.
– Ты лишние-то вопросы не задавай. Не в твоих интересах, – угрюмо отвечает Хазан, явно намекая на что-то, о чем я совершенно не в курсе. – И не забудь про бордель.
– Кто такой Баха? – не выдерживаю я и спрашиваю у Хазана.
– Бахти – это один жирный цыган. В каком-то смысле, такой же координатор и совладелец бизнеса, как я, – не мешкая, отвечает он, в отличие от вечно темнящего там, где нет никакой тайны, Гаджи. – У него свой, особый подход к людям, который я не всегда поддерживаю. Злой человек. Даже не злой – скорее, свирепый. До животного. Но умный, – Хазан вздыхает. – Иногда, даже слишком.
Мы садимся в машину и уезжаем. В уже не такой неприметный, как «нива», «виено». Что только добавляет мне пищи к размышлению.
На следующий день на одной из станций я вижу худую ковыляющую девочку-ДЦПшницу и ведущую ее бабку. По виду и одежде бабке лет за семьдесят. Родственницы по несчастью проходят мимо вагона, в который заваливаюсь с костылями наперевес я, и кидают на меня два злобных взгляда. Девочка вдруг резко выпрямляется, дает бабке сигнал быстро двигаться к соседнему вагону, и вместе они делают олимпийский рывок, без которого им пришлось бы ждать следующий поезд. В общем, все заканчивается миром, и уже на следующей остановке я вижу, как бабка выводит свою якобы искривленную страшной болезнью подопечную, и уже теперь они работают по стандартному графику. Я коротко усмехаюсь и подумываю о том, чтобы проконсультироваться с Хазаном насчет соприкосновений по графику с прочими сотрудниками нашего фронта. Возможно, они из конкурирующей конторы, но надо ведь со всеми договариваться или грамотно конкурировать. И вчерашний вопрос насчет больных и здоровых мне самому кажется глупым до слабоумия.
В следующий вагон прямо за мной входит пьяный, как мне кажется, вот уже не первый год своей жизни, мужик, до боли похожий на Януковича. Он с подозрением смотрит на меня впритык, и я крепко сжимаю левый костыль, готовясь, в случае чего, нанести ответный удар, но уже через мгновение алкаш теряет ко мне всякий интерес и усаживается прямо на пол вагона, прислоняясь к только что закрывшейся двери.
«Нас, коренных ленинградцев, почти не осталось» – сетует на судьбу тетка лет сорока пяти. Я слышу это, уже пройдя вагон и собрав около четырехсот рублей – весьма неплохо для одного прогона. О, да – коренные ленинградцы – это те самые, что знают наизусть всего Бродского и Ахматову и круглыми сутками подключены к вселенскому серверу духовности, но при этом, стоит открыться дверям метро, именно они первыми мчатся на вход, снося все на своем пути – как выходящих из дверей вагона, так и сами двери.
День выдался дождливым, и когда я поднимаюсь и выхожу из вестибюля, все дороги вокруг покрыты лужами, и легкий бриз от бесчинствующего ветра накрывает их поверхность. Кажется, что это не просто вибрации на воде, а своего рода преобразование, обновление самой земли. Земля действительно обновляется, меняется, улучшается. А я? Я вместе с коренными ленинградцами иду ко дну.
Гаджи позвонил и сказал, что не сможет меня встретить, и что я должен сам добраться до корпоративной квартиры. Что у меня ограничено время, и мне лучше поторопиться. Звучит забавно со стороны обычного «бегунка» Хазана. Но я достаточно неплохо знаю дорогу, и по пути успею еще и немного поесть, чтобы не довольствоваться мерзкой баландой на корпоративной квартире.
В один из вечеров мое внимание на корпоративной квартире привлекает лысый и неестественно худой парень, которого я вижу здесь уже не впервые. Он ни с кем не разговаривает, приходит поздно и молча сидит у стенки. Возможно, даже спит сидя. Впервые, когда он тут только появился, самый активный из наших старожилов подошел к нему и попросил закурить. Парень так посмотрел на него, что при всей известной наглости старожила, тот отвалил без излишних комментариев. Я не знаю имени новичка, но он уже две недели как появляется здесь, не переодевается из футболки на несколько размеров больше требуемого и засаленных темно-желтых штанов, а на его шее и оголенных по локти руках появляются все новые синяки. Что важно – и руки, и ноги у паренька целы. На умственно отсталого, судя по выражению лица, он тоже не тянет. Либо я чего-то не понимаю.
В этот вечер я решаю сломать стену непонимания или, по крайней мере, услышать твердое уверенное «Пошел в жопу» от паренька. Ковыляю в его сторону и присаживаюсь рядом. Молчу и терпеливо выжидаю минут пятнадцать. Даже успеваю начать дремать от уныния. Через какое-то время предохранитель в цепи системы охраны молчания парня сгорает.
– Как-то странно. Мы заперты здесь, причем без замка. Ты знаешь, что на двери нет замка? Только ручка.
Отрицательно мотаю головой. Мне кажется, если я сболтну чего лишнего, внезапно начавшийся разговор также внезапно оборвется.
– То есть, вот возьми – и уйди. Просто откажись. Хоть кто-то пытается? Ты видел их? Я не видел. Ни здесь. Ни где-то еще. Я не понимаю всего того, что происходит. Перестал понимать. Хотя, когда-то мне все объяснили. Но я почему-то перестал понимать.
Я жду, пока он договорит – жду, потому что я хочу это услышать, хочу его понять, хочу услышать хоть что-то новое, идущее в разрез со всем этим дерьмом вокруг. И я не ошибаюсь.
– Знаешь, в один прекрасный день мы выйдем отсюда – молодые и здоровые. И все это кончится. Я тебе говорю.
