Я иногда разглядываю людей вокруг, пытаясь найти в них черты, которые когда-то были свойственны мне, но не нахожу, а мой взгляд они принимают за очередной жалобный клич и начинают считать мелочь. А мне только того и надо, и все при своих интересах.
Я снова начинаю понимать, что со мной и где я, только дойдя до Балтийской. Вылезти этим вечером на улицу в мороз за двадцать меня подвигло далеко не желание романтичного променада. Снова начались фантомные боли. За час, что я пытался уснуть после смены, переболели адской невыносимой болью ступня, пальцы, ляжка – короче, все, чего у меня давно нет. С каждой секундой пульсация боли все усиливались, и я решился выйти с квартиры, чтобы попытаться отдышаться и найти выпить чего-нибудь. В какой-то степени, я надеялся на то, что лютый мороз замедлит что-нибудь у меня в мозгах, и боли ослабнут. Наивный финский парень.
Бесцеремонно зайдя в «Ленту», я беру пол-литра «зеленки» и торопливо выпиваю половину. Водка проходит практически как вода, и это меня настораживает. Еще глоток – и ставлю бутылку на бордюр. Пусть кто-то с улицы допьет. Возможно, ему это поможет доползти куда-нибудь на видное место – например, на Невский, – и сдохнуть там, чтобы своим телом, частично накрытым полиэтиленом, припугнуть прохожих, озирающихся то на труп, то на мента, потерянно ждущего рядом со жмуриком карету в морг.
Сегодня впервые мороз достиг такой силы, и вода начала серьезно замерзать. Эта зима не отличается стабильностью, как и все питерские времена года. Каждый сезон здесь болеет соседним, и симптомы этих болезней, как и появления простуды у местных жителей по несколько раз в году, проявляются неожиданно и безобразно.
Стоя сейчас здесь, под легким, медленно достигающим земли снегом, я вспоминаю, как ездил когда-то из Липецка в деревню к родственникам одного приятеля за две сотни километров на пьянки. Я никогда особо не общался с этими людьми так уж близко, да и деревня их сама по себе была унылым вымирающим поселком последние пятнадцать лет. Я ездил туда только ради того, чтобы ночью выйти на деревенскую дорогу и замереть, постараться даже свой сердечный ритм заглушить, чтобы насладиться полнейшей тишиной, в которой грохотом может казаться даже тихий хруст тонкого снега под ногами. Я иногда скучал по этим моментам покоя, когда кажется, что все, что было и будет во всей этой жизни, ничего не стоит рядом с замершим моментом, полным тишины. Зависаю и смотрю на пролетающих изредка чаек и группки мерзнущих в понемногу твердеющей воде уток. Мне кажется, они просто не могут разобраться – улетать им или оставаться сейчас. Ведь у них нет календаря, а есть только лишь ощущение тепла или холода, а погода заигрывает с этими ощущениями, как хочет. Также и у меня. Осталось только ощущение, что я доживаю и несусь куда-то вглубь, бьюсь о пороги, изредка пытаюсь противиться течению, но тщетно. Со временем, все утки куда-то прячутся, уплывают под мост или вроде того. А были эти утки здесь вообще? Даже не знаю. Меня довольно сильно плющит от выпитого и мучит едкая спиртовая отрыжка.
Не знаю, сколько я так смотрю на воду, на возможно нереальных птиц и грязные перила набережной, но, только попытавшись двинуться, понимаю, что жутко замерз. Возможно ли замерзнуть окончательно, ощутить последний приход тепла и просто отключиться прямо здесь, чтобы мое тело потом увезли на носилках в вонючий, прогнивший морг и похоронили в безымянной могиле? Я не знаю и просто продолжаю стоять и пытаться проникнуть взглядом вглубь «обводника». Рассмотреть оставшиеся на дне еще с девяностых трупы, которые не смогли достать очистные машины. Понять, что ощущают люди, которые просто падают на дно и остаются там.
Вполне логично, что в таком состоянии я совершенно не замечаю микроавтобуса, остановившегося у меня за спиной. Не вижу и не слышу, как из него кто-то выходит, и только ощущаю, как этот кто-то крепко похлопывает меня по плечу. Чувствую давление от хлопка, но больше ничего. Ни тепла, ни боли. Уже, наверное, приличный минус. Может, даже за тридцать. Скоро канал окончательно замерзнет. И Нева. Скоро все замерзнет. И я хочу. Очень сильно хочу замерзнуть, а оттаять уже в другое время и в другом месте. И в другом теле. Но даже начать это все мне не дадут.
– Нагулялся? – выстреливает мне в спину незнакомый голос. – Поехали домой.
Не знаю, была эта попытка побега или что-то в этом духе. Даже себе я не смог ответить на этот вопрос. Во всяком случае, Хазан мне ее, как таковую, не засчитал, и это помогло мне сохранить немало здоровья, а то и жизнь. Впоследствии я понял, в какой именно степени это помогло. И еще я понял, что чайки и утки свободнее меня. В одних и тех же условиях мы с ними оказались совсем не равны.
Новогодние подарки
Меня знакомят с Аленой – девушкой с неестественно овальным лицом, огромными мешками под глазами, неудачно замазанными пудрой и редкими, собранными в жидкий пучок темно-русыми волосами. Она будет иногда заменять Гаджи, которого я стал видеть все реже. Причин тому может быть несметное множество – от повышенной занятости Гаджи проститутками и «спайсами» до некоего личного недоверия Хазана, на которое я обращал внимание уже не раз. Алена говорит, что у нее не забалуешь. Шутка это или откровенная тупость с ее стороны, я даже не знаю. В сущности, мне плевать. Более важно то, что отношение ко мне Хазана стало достаточно доверительным, и оно не испортилось даже после того инцидента с Обводником и водкой. Я начинаю подумывать о возможности свинтить из бизнеса, но пока говорить об этом открыто еще рано. Пока Алена что-то там объясняет мне и еще троим попрошайкам, я замечаю, что на большой мусорной коробке в коридоре красуется надпись крупными буквами «STOP!THINK!LIFT». Я мало разбираюсь в английском, но когда-то мне сказали, что это предупреждение – не срывать с места тяжелый груз, не подумав. Вот я когда-то рванул лишнего, не раскинув мозгами. Теперь тащусь без сил поднять что-то, тяжелее костыля. Так что – читайте предупреждения на коробках. Они помогают, совершенно точно.
Скоро явно Новый год. Даже не глядя на календарь, я это понимаю. К новогодним праздникам всегда очень много работы. Люди становятся мягче, ждут каких-то там чудес – даже конченые циники в глубине души надеются на перемены к лучшему и хоть какие-то приятные сюрпризы от жизни. Даже припоминая, что никогда, с момента завершения детства, ни у кого не происходило в Новый год никаких чудес, они продолжают верить. А потому ощущают себя благодетелями и святыми – все, как один. Святости многих начинает хватать на приличные подаяния, а в праздники они все будут бухать по домам, поэтому отработать всех надо максимально оперативно. Даже внешне абсолютно целые деятельницы нашего фронта с поддельными паспортами мигрантов и фальшивыми медицинскими документами, полными страшных сложных диагнозов, вовсю мчатся по поездам и отстаивают смены в пешеходных переходах и на улицах, чтобы сколотить бабла.
В один из рабочих дней я припоминаю, как еще до аварии стал свидетелем привоза на точку «бабки с иконами». Недалеко от торгового центра на Ветеранов черный «виено» подвез и высадил дамочку лет тридцати в черном платье, замотанную в черный же платок. После их отъезда она встала на корточки, выставила иконки и начала трясти головой, создавая этим крайне нелицеприятное и пугающее даже закаленных циников зрелище. Тогда я начал догадываться, что все эти стоящие раком больные бабки – далеко не бабки, и тем более – не больные. Нет, конечно, суставы у них устают, но, как я узнал, уже работая в этой сфере, под колени у них подложены специальные наколенники, благодаря которым даже неопытный сотрудник сможет без особых последствий стоять несколько часов даже на промерзшем асфальте. И вот сейчас, в доходный сезон, даже они стоят на своих позициях, несмотря на собирающийся день ото дня холод.
