Ну вот и все. Сейчас отпустит. Сейчас хотя бы ненадолго эта жуткая всеобъемлющая боль отступит. Хотя бы на время. Я чувствую, как к ногам снова приливает кровь и появляются силы. Сердцебиение успокаивается, дрожь в руках постепенно ослабевает. Звуки за окном образуют убаюкивающий белый шум, и я теперь слышу не только дождь, но и ветер и гул машин где-то вдалеке. И будто бы даже какие-то голоса, но это уже очень далеко. Привстаю с пола и сажусь на рояльный стул. Чувствую какой он мягкий и бархатный. Костя подходит ко мне, уверенно подхватывает под руки и сажает на крышку рояля. Я ничего не чувствую, только вижу, будто со стороны. Спина устала и мне хочется лечь, чтобы окончательно расслабиться. Я ложусь, вижу свои голые ноги, видно штаны с меня уже как-то оказались сняты. Обращаю внимание, как Костя ритмично дергается надо мной, смотрю ниже его груди, живота. Вижу, что его член уже активно гуляет в моей промежности, я не чувствую ни боли, ни страха. Только легкое приятное покалывание ниже живота. Вижу, как ему нравится, он старается двигаться все быстрее и быстрее. Я рада, что могу доставить ему удовольствие даже сейчас, вот так лежа, ничего не делая. Это единственное, что сейчас помогает чувствовать себя хоть немножечко полезной.
Костя достает мобильный телефон и устанавливает его на канделябр так, чтобы было видно промежность и мое лицо. Его лицо тоже видно. Не понимаю, зачем ему это, но это сейчас не важно. Он иногда мнет мою грудь через одежду и это я чувствую даже больше, чем проникновение. Все происходящее доставляет мне удовольствие, хоть и не яркое. Но я бы не хотела сейчас сильных ощущений. С меня их хватит на какое-то время. В конце концов я понимаю, что как бы я не брыкалась от всей это ситуации, то что он сделал решит хотя бы одну проблему. Скорее всего фирма закроется, и я останусь без работы, но так ли это важно сейчас? Куда важнее то, что моя репутация будет спасена и семья. Как спасать семью я буду думать потом, только не сегодня.
Начало конца.
«На пути в рай, я не сдвинусь с места.
Я на пути в рай, и я не сдвинусь с места.
Как дерево, которое растет у воды
Мне не надо никуда двигаться.»
Джон Миссисипи Херт.
В этот день мы с Мишей впервые были вдвоем с момента рождения Юли. Как печально, что произошло это по такому поводу, как смерть его отца.
С Андреем Владиславович мы виделись всего пару раз. Приятный мужчина – добрый, работящий. Все еще любил жену, хотя нередко с ней ругался по бытовым вопросам. Миша говорил, что у отца это все из-за его комплексов. Он переживал, что не смог реализоваться в полной мере. Как и большинство мужчин, Андрей Владиславович был уверен, что рожден для чего-то большего. Больше, чем сотрудник компании, проводящей техническое обслуживание очистных сооружений, тем более что за двадцать лет он дослужился только до начальника отдела. Выше по карьерной лестнице его просто не пускали, потому что работяги нужны внизу. Помню, как мы с ним познакомились, Миша тогда привел меня домой, а папа пришел позже обычного и сильно пьян. Он не был буйным пьяницей, ни для кого не представлял угрозы, скорее даже наоборот, все его состояние выражалось в дурацкой улыбке и блестящих глазах. Ритмично покачиваясь он благословил нас своим видом в прихожей повергнув моего будущего мужа в глубокий стыд.
– Ого, сынок, ты чего же не сказал, что такую красавицу к нам приведешь? Я бы получше выглядел.
– Я говорил, пап. – злобно фыркнул Миша и повернулся ко мне.
– Пойдем, зайдем в другой раз, может быть.
Тут в коридоре нарисовалась мама Миши.
– Миша, ты уже? А вы что, уходите?
– Уходим, мам. В другой раз как-нибудь.
– Но я ужин приготовила…
– У нас дела важные, мам. Извини.
Миша схватил меня за запястье и вывел из квартиры.
– Эй, да все в порядке. Нам необязательно было уходить. Могли бы посидеть.
– Ты видела какой он?
– Видела, ну ничего страшного. Он же не бросался ни на кого.
– Он знал, что мы придем. Просто забыл, по каким-то своим причинам, которых мне никогда не понять.
Миша сел на лестнице. Он был очень подавлен, и я почему-то решила своим долгом его поддержать. Это был мой первый в жизни минет. Да и его тоже. Я неловко наклонилась к его брюкам и зубами расстегнула ширинку. Он ничего не говорил, но и не останавливал меня, а ноги его слегка дрожали. Мне тогда очень понравились все эти ощущения его плоти во рту. Девственницей я не была, но Миша об этом не знает. Я постаралась, чтобы он был уверен, что был у меня первым. Он не знал, как выглядит лишение девственности, и я просто постфактум рассказала ему что кровотечение было уже дома и такое бывает.
Так вот, сидим мы на лестнице. Точнее сидит Миша, а я лежу на его брюках с членом во рту, как вдруг открывается дверь и выходит Андрей Владиславович. Мы очень долго с Мишей соображали, что произошло и просто молча втроем смотрели друг на друга. Я только выпустила член изо рта, как будто в тот момент этого было достаточно, чтобы скрыть мою причастность. Постояв так с полминуты, он пошел дальше по направлению к лифту и уехал на нем.
Мы никогда об этом не разговаривали. Ни мы с Мишей, ни его отец с ним. Забыть об этом Андрей Владиславович вряд ли мог и не настолько он был пьян., но тема эта никогда не всплывала даже в шутку, а ведь нам тогда было по семнадцать лет. Зато у себя в голове каждый наверняка не раз об этом вспомнил и прокручивал варианты развития той истории. Я была уверена, что родители Миши решат, что я какая-то шлюха подзаборная, позарилась на их хорошего мальчика, но ничего такого. Они были искренне рады, когда я вошла в их семью, если это можно так назвать. Правильнее конечно сказать, что я забрала сына из их семьи и создала с ним свою, а потом еще и так бездарно этим распорядилась.
И вот сейчас мой свекор лежит в гробу, такой не похожий на себя обычного. На том месте, где обычно красовались пухловатые щеки, сейчас осунувшаяся кожа. Покойники прежде всего поэтому не похожи на себя – в коже отсутствует тонус и она как бы висит. А еще нос почему-то всегда кажется острее чем был при жизни. Я сразу представила, как бы выглядел Владимир Алексеевич в гробу. Представила так живо, что не могла отделаться от этого видения до тех пор, пока гроб с отцом мужа не уехал в кремационную печь.
Андрей Владиславович умер от сердечного приступа, один год, не дожив до своего шестидесятилетнего юбилея. Вдова, Марина Сергеевна выглядела подавленной, но почему-то не убитой горем. Глядя на нее невольно задумываешься о том, что есть брак и что есть его распад по естественным или каким иным причинам – великое горе или благо. Миша же, напротив, был растерян и совершенно разбит. Он судорожно обнимал то маму то меня в поисках плеча, в которое можно зарыться и порыдать. Мне очень его жалко, я даже была бы готова его поддержать уже знакомым ему способом, но место для этого неподходящее.
Интересно, если не я, сделает ли ему это кто-то еще? В голове снова обрисовался образ Саши. Ничего, видит бог, я с ней еще поквитаюсь, если мы когда-нибудь встретится.
