Но чем чаще проявляют солидарность эти дети шахтеров и пекарей, тем больше у них шансов на успех. Как выглядит официальный успех? Это победа в кровавом шоу и превращение в «звезду». У народа должно быть только такое, игровое, «представительство». Но победители изобретают другую модель успеха – революционный заговор тех, кому нечего терять. Они становятся представителями народа в другом и более радикальном смысле. Пароль заговорщиков, по которому они узнают друг друга: «Помни, кто твой настоящий враг!».
Игры проводятся ежегодно, чтобы напомнить о раз и навсегда подавленном бунте угнетенных. Игры парализуют политическую волю. Народ видит, как демиурги Капитолия создают искусственный мир, посылают ядовитый туман и молнии с неба. Они контролируют древний круглый календарь, каждый час дающий испытуемым новую кару – кровавый дождь или птиц, кричащих голосами твоих уже мертвых друзей. Правящий класс – это боги, и только лучшие из нас, настоящие герои, могут попасть в золотой луч их внимания и стать «звездами» – призрачной надеждой миллионов на личный успех в конкурентной борьбе с себе подобными.
Вилка революции
Первое проявление их солидарности – берутся за руки в прямом эфире, чтобы остановить Игры, – ничего не дает. Шоу будет продолжаться, пока главная героиня не выстрелит электрической стрелой в искусственное небо-экран, на котором ночью все видят лица погибших героев шоу. Пока не будут разрушены искусственные небеса.
Главный символ народного неповиновения в этом мире: три пальца, поднятые вверх и поднесенные к губам. В исходном романе Коллинз есть туманное объяснение – это похоронный жест памяти. Почему он так выглядит, люди не помнят. Но любой человек, знающий недавнюю историю США, легко узнает этот жест.
В конце 1960-х американские анархисты и бунтующие студенты стали поднимать вверх на своих сходках не два (как у хиппи), а три пальца, изображая вилы, а точнее, вилки, которые вонзали духовные чада контркультурного гуру Чарли Мэнсона в гламурные тела голливудских кинозвезд. Эта трехпалая «вилка» (fork salut) напоминала всем модным, успешным и, особенно, спекулирующим на молодежном бунте людям о возможном возмездии и приходе этого самого бунта к ним домой. Не то чтобы новые левые поклонялись Мэнсону, который, вообще-то, был тем еще шизоидом и расистом, но присвоение этой «вилки», как собственное приветствие, помогло левакам отделиться от мирных хиппи с их «викторией» и противопоставить себя истеблишменту. О вилках знали тогда в Америке все, кто читал газеты. В вилках был намек на классовый каннибализм, и это ужасало обывателя, который и был главной мишенью новых левых.
Жест не прижился, потому что заранее выдавал полиции «бешеных», готовых драться на любой протестной сходке. В семидесятых он превратился в левацкий лозунг «Ешь богатых!». Отсюда и прикосновение пальцев к губам.
Свой парень из элиты
Из кого состоит их революционный заговор? Это альянс пролетарских детей + креативные технари, знающие всё о защитных полях, окружающих власть, + политтехнолог, тайно сочувствующий «невозможным» переменам.
Последний – самый неоднозначный герой фильма. Именно он, по принципу «чем хуже, тем лучше», подталкивает президента к провоцирующим бунт шагам: «Показываем в новостях свадебный торт, потом казни восставших, потом свадебный поцелуй и сразу после этого расстрелы несогласных!»
Без раскола элит никакая революция невозможна. Заговорщикам помогает распорядитель шоу, мечтающий сместить президента Капитолия, чтобы изменить весь расклад отношений в системе. У него серьезный личный мотив для ведения столь рискованной двойной игры. Он не хочет повторить судьбу своего предшественника, которого жестко «слили», как не справившегося с важной должностью.
Зрителю предлагается найти среди элиты «своего», меньшее зло, не такого уж плохого парня, готового к переменам. Это шаг от «излишнего» антисистемного радикализма к розовому реформизму. С другой стороны, мотивы распорядителя слишком личные и в следующей серии он вполне может оказаться слабаком, предателем революции или узурпатором, который просто хотел занять президентское кресло в Капитолии.
В дни выхода второго фильма по похожему принципу «меньшего зла» в Нью-Йорке избрали мэром «товарища Билла». Он выступает не только за бесплатную медицину, но и за бесплатные детские сады + строительство городом дешевого народного жилья, которое должно быть выключено из коммерческого оборота недвижимости. Еще летом его винтили на акции против закрытия больниц, и вот он уже мэр «Большого яблока». Системный результат внесистемного «Оккупая» после 21 года власти республиканцев в главном американском городе.
Благая (но истинная ли?) весть: у мирового пролетариата есть тайные союзники в самом сердце угнетающей их системы, они недовольны и готовы (никто не знает, насколько долго) участвовать в заговоре и бунте против собственных хозяев.
В нолановском «Бэтмене» именно такие герои, перешедшие на сторону Бэйна, показаны с предельным отвращением. Но «Голодные игры» – это «Бэтмен» наоборот: у положительных героев-заговорщиков как раз идеология Бэйна слово в слово. Это взгляд с другой стороны, ставящий мировое господство WASP-элиты под сомнение.
Звездность
Зачем революции «звезды»? А тем более «звезды шоу». Нет ли гротеска в том, что восстание поднимают именно они, а не какие-то профессиональные борцы, которых в фильме нет вообще? Не лучше ли восставшим иметь программу расширения равенства и бороться за нее безо всяких там «звезд»?
Пока общество остается классовым, иерархическим, зависимым от медиа, спектакулярным и недемократичным, психика большинства людей с железной неизбежностью будет нуждаться в «звездах», «моделях» и «иконах», в том числе и в «звездах протеста». Сама экономика желаний людей в таком обществе, организация их эмоций начиная с детства требует «звезд», без которых они не могут пережить политической мобилизации и выйти за пределы частного существования людей-функций.
Люди, не нуждающиеся в «звездах», могут возникнуть только ПОСЛЕ, а не ДО большой революции. Конечно, человек, выбравший путь сознательной борьбы, становится свободнее от спектакля и ироничнее относится к «звездам», но это всегда лишь «отчасти» и всегда касается лишь меньшинства. Поэтому любая революция будет искать и порождать собственных «звезд» и «живых идолов».
Я существую постольку, поскольку меня снимают и показывают, а не наоборот. Спектакль позднего капитализма – это массовое пристрастие «ебашить лук». Но именно в точке своей тотальной победы спектакль диалектически выворачивается наизнанку. Каждый человек получает возможность стать не только потребителем, но и источником зрелища с собственным сколь угодно радикальным сценарием. Так общество спектакля и одномерных зрителей, окончательно победив, перестает соответствовать своему классическому описанию, данному левыми меланхоликами в 1960-х, и поворачивается к нам своей другой, непредсказуемо-революционной стороной.
Нормализация
Как только у американского среднего класса начинаются проблемы с ипотекой и оплатой колледжа, он сразу же с гораздо большим сочувствием начинает относиться к шахтерам и пекарям, а также к «людям третьего мира», о которых пишет проникновенные книги модная левая журналистка Наоми Кляйн. К тому большинству человечества, для которого, как метко подметил историк Хобсбаум, средневековье закончилось только в 1950-х годах.
