Нынешний богемный невротик часто отвечает, что левая культура для него слишком рациональна. Брехт и Годар не «увлекают» и не «цепляют». Богемному невротику непонятен, неприятен и неудобен вопрос: может ли искусство быть одним из средств совершенствования общественных отношений? Брехт и Годар отвечали на этот вопрос так: да, может, если обнаружит собственные основания и условия и сможет их продемонстрировать. Для этого нужно отказаться от двух главных заблуждений – «наличия нормы» и «возврата к норме». Понимать систему означает отрицать систему.
Разница между документом и вымыслом на экране стирается всегда, в любом случае, и, значит, единственная правда, которой стоит требовать от кино, это наглядность его механики, прозрачность работы зрелища, очевидность не скрываемых более интересов, доставляющая диалектическое удовольствие, а не пустую завороженность простейшими эмоциональными аналогами из своего так и не понятого опыта. Даже дада и сюрреалисты, столь высоко ценившие освободительную силу бреда, слишком рациональны для богемы в своих системах ответов на вызовы буржуазности и со своими билетами компартий.
А что «цепляет» невротика? Все чаще это рука, вскинутая от сердца к солнцу, и факельное шествие. Ритуал и зрелище. Тут пора задать важнейший вопрос: являются ли завороженность и участие в мистерии вечными потребностями человека, его неизменным свойством? Человек таков и всегда будет таков? Если мы ответим «Да!» и попытаемся остаться в остальных вопросах левыми, у нас выйдет новая сталинистская диктатура, изобретающая авторитарные ритуалы, «выгодные» для распространения «марксизма», т. е. для воспроизводства самой себя.
Да! – отвечают на заданный выше вопрос тысячи невротиков, потребляющих зрелище. Нет! – отвечает на него же революционная организация. Наш научный ответ: человек не таков. Энтузиазм от фильмов Рифеншталь и обаяние эсэсовской формы это как раз то, что ситуационисты называли зрелищем – разлитый между нами, тормозящий нас, парализующий сознание газ отчуждения. Зрелище не есть наша «глубинная видовая потребность». Зрелище – это утешительная компенсация за отсутствие Истории в жизни невротика. Оно является следствием искаженных властью и капиталом отношений между людьми. Если мы не получаем от контакта с окружающими того, чего хотим, то начинаем нуждаться в мистерии / ритуале. Когда мы чувствуем дискомфорт от отсутствия собственного места («не состоялись»), растет наша потребность в мифах. То, что выдается за глубинную и непостижимую родовую тайну нашей психики, это простое клеймо, поставленное Системой на ее живом товаре.
Спектакль (по Ги Дебору) есть манифест отказа от собственной истории ради чужого зрелища. Спектакль есть состояние, в котором отчуждение становится видимым и завораживающим. Спектакль доставляет нам особый эффект пассивного удовольствия, которое вспыхивает на наших границах, когда господство капитала внутри нас встречается (сквозь желанный образ) с господством капитала вокруг нас.
Поэтому левая культура всегда была столь «не цепляющей / не зрелищной / не гипнотической / не ритуальной», но разоблачительной, исследовательской, последовательной, рефлексирующей. Левая культура революционных организаций всех стран предлагает вам самостоятельность и место в Истории, а не иррациональную завороженность счастливых жертв и потрясенных наблюдателей. Гордую трезвость революционера вместо растворяющегося в экстазе раба.
Брехтовское «остранение» включает зрителя, делает его не просто потребителем образов, но свидетелем и сознательным соучастником их производства. Разница между двумя проектами аудитории – «участвующей в производстве» и «потребляющей» – это примерно то же самое, что разница между «массой» в марксизме и «толпой» в фашизме. Примерно то же самое, что разница между бастующим и безработным.
Что, кстати, делает Фассбиндера «товарищем»? Великий метод и большие чувства. Можно стремиться показывать настоящие вещи, но это буржуазный подход искателей наилучшего товара. Нужно стремиться показывать (любые) вещи по-настоящему. В этом смысле Годар эпохи «сине-трактов» («кинолистовок») говорил, что с удовольствием бы экранизировал долларовую банкноту. Таков революционный подход тех, кто хочет быть работником истории, найдя в ней себя и точку зрения, помогающую обнаружить товарищей, союзников, попутчиков и противников.
Сквозь кино
Рождественский фильм
От видений к подаркам
В средневековом католицизме с Рождеством связывалось чудо примирения. Ангелы, а то и сама Мадонна, являлись в видениях святым, блаженным или просто детям, потому что на Рождество дверь между телесным и духовным мирами приоткрывалась. К услугам тех, с кем не случалось полезных видений, были рождественские представления на ступенях соборов и кукольные «вертепы». В канун этого праздника Папа мирил враждующих претендентов на престол, а простые клирики читали народу проповеди о недопустимости насилия в семьях и на улицах.
То есть социальный смысл праздника был в том, чтобы снизить опасный уровень агрессивности на всех этажах общества. Позже, в протестантизме, ставшем моральным кодом раннего капитализма, мистические откровения и призыв к примирению братьев во Христе отступили на второй план, а главной идеей Рождества стал подарок. Бог награждает нас за правильное поведение не в посмертной жизни, а сейчас и здесь, и делает это вполне материально. Сначала это касалось только детей, которым якобы недоступно более отвлеченное понимание чуда, но потом, учитывая растущую инфантилизацию буржуазного общества, ожидание подарка стало всеобщим рождественским настроением. Святой Николай из византийского епископа превратился в Санту с большим мешком. Буквально за пару поколений изменился даже смысл одного башмака (или носка), который оставляют под елкой. Если вначале это был символ годового перехода – одной ногой мы еще в старом солнечном цикле, а другой уже в новом, – то теперь пустой ботинок или чулок стал просьбой оценить наше поведение и поощрить хозяина обуви чем-нибудь весомым. Все это отразилось в рождественском рассказе для популярных журналов, а потом и в сентиментальном, по-детски трогательном рождественском фильме, каких выходит немало к праздникам каждый год. В мелодрамах, вроде «Отпуска по обмену» или нашей «Иронии судьбы», каждый должен в конце концов попасть в мир своей мечты и получить по «новогоднему тарифу» именно то, без чего давно мучился и чего так давно заслуживал. В рождественской серии «Тома и Джерри» ненадолго мирятся и обмениваются дарами непримиримые мышь с котом. В финальной сцене «Широко закрытых глаз» Кубрика кризис современной американской семьи разрешается тем, что все вместе выбирают рождественские подарки друг для друга в торговом центре и супруги решают, что на самом деле им просто не хватает регулярного секса.
Рождество стало фестивалем покупательной способности граждан и парадом благотворительности корпораций в виде самых щедрых распродаж. Современное Рождество предлагает новую формулу социального согласия: чудо, гарантия мира и повод для оживления любви состоят в том, что мы снижаем цены, а вы – больше покупаете. Короче и ярче всего эта идея выражена даже не в кино, а в новогодней рекламе, вроде «Праздник к нам приходит с кока-колой!». Эта корпорация, кстати, во многом ответственна за нынешний имидж Санта-Клауса, т. к. активно использует его в рекламе со времен великой депрессии. Волшебное снадобье «Кока», улучшающее жизнь, рекламировалось Сантой как лекарство от этой самой депрессии и замена алкоголя в период сухого закона.
