В «Вива, Мария!» героини Брижит Бардо и Жанны Моро постоянно бросают бомбы и даже учат этому цирковых голубей, разносят из автоматов богатые особняки, освобождают политических заключенных, но все выглядит как смешной цирк. Революционеры в вымышленной латиноамериканской стране Сан-Мигель это кто-то вроде бродячих артистов, и их победа это перманентный карнавал.
Софи Лорен в экранизации романа Гари «Леди Л» помогает подпольщикам-анархистам, показанным как эксцентричные безумцы. Один из них снимает с дамы бриллиантовое колье и дарит его нищенке на улице. Нищенка тут же умирает от шока, и драгоценность скоро возвращается назад, на аристократическую шею. В комедийном «Житии Брайана от Монти Пайтон» два очень революционных фронта, мечтающих освободить евреев от римской оккупации, долго спорят, с чего начать, и решают для начала расправиться с третьим, тоже очень революционным фронтом. Барбарелла (Джейн Фонда) из одноименного фильма попадает к революционерам на другой планете, но вся их загадочная техника больше не работает, у них остались только пафосные слова. Ей приходится свергать темную власть самой, с помощью своей сексуальности. Эта «психоделическая» роль не была случайностью для тогдашней Фонды; она поддерживала студенческие волнения в США; отправившись во Вьетнам, фотографировалась там у ствола партизанской зенитки (за что в американской прессе ей объявили бойкот) и долгое время была женой лидера «Движения за экономическую демократию» (один из проектов американских новых левых).
В «Побеге» с Ришаром восставшие студенты на баррикадах не обращают внимания, что бросают в полицейских выпавшими из угнанной машины золотыми слитками, и возмущенная полиция кричит им: «С жиру беситесь!»
Такая революция равнодушна к материальным ценностям и добивается совсем другого: высвобождения репрессированных чувств и отказа от мотивированного деньгами труда.
Подобное кино если и привлекало молодежь к радикальной деятельности, то задавало совершенно новые ожидания от самой этой деятельности. «Быть революционером» в 1960-х означало для зрителя смесь богемной скандальности с экстремальным городским спортом, популярную форму дендизма.
Эту традицию продолжил Тьерри Гильям в «Бразилии» и «12 обезьянах». Революционер там это романтический безумец, не способный отличить своей мечты или кошмара от реальности. Брэду Питту действительно удалась роль сына олигарха и психически нестабильного лидера антисистемной группы, а его сумбурная речь в смирительной рубашке – салат из модных когда-то в бунтарской среде «антипсихиатрических» идей, согласно которым безумие – это реакция нашей психики на невыносимую «нормальность» капитализма.
Проблема агента
«Анархисты» Важемана – весьма слабый фильм. Сюжетных поворотов, т. е. неожиданностей, вообще никаких, игра тоже не особенная. С исторической точки зрения те, кто хоть что-то знает о классическом анархизме времен Кропоткина и Равашоля, будут скучать, а те, кто ничего об этом не знает, так, собственно, и не узнают ничего. При желании можно выжать из некоторых сцен некий общий символизм. Так, для окончательного вступления в подпольную группу главному герою поручают вскрыть могилу аристократа и ограбить труп. Левые прогрессисты свободны от традиционалистского культа предков и земли, в которой предки лежат, и у анархистов это доводится до крайности. Абсурдность (с анархисткой точки зрения) института семьи трагически обыгрывается в сцене, где умирающий радикал-налетчик пытается «жениться» на своей девушке, но гибнет раньше, чем закончится даже такой, условный, обряд венчания. Есть и скромная дань антипсихиатрии – лидер группы, тяжелый неврастеник с суицидальными наклонностями, объясняет, что в его психических проблемах виновата накопленная и не реализованная ненависть к капиталистической системе.
Гораздо интереснее сама фабула. Это ведь та же история, что и в «Молли Магуайерс», «Группировке Восток» или в «На гребне волны» (1991). Полиция внедряет агента в экстремистскую группу, там он влюбляется в девушку, близко сходится с лидером, и хоть и остается на стороне системы, но проникается симпатией и пониманием к тем, кого он должен сдать властям. Почему эта фабула должна нравится людям и вызывать идентификацию с героем, ведь большинство зрителей в зале вовсе не полицейские агенты? Видимо, ответ таков – современный, по крайней мере европейский («демократический»), гражданин – это такой человек, который разделяет отдельные идеи радикалов и утопистов, понимает их пафос, но при этом его пугают экстремистские методы. Предполагается, что с какого-то момента (1960-е?) развитая демократия предоставляет гражданину другие методы и возможности движения к тем же утопическим целям, от жизни в сквотах до голосования за радикальных левых, включая профсоюзный и экологический активизм. Поэтому вечный «сомневающийся агент», через сердце которого прошел фронт возможной гражданской войны, помучившись неразрешимыми вопросами, все же остается на стороне системы, но делает при этом какой-нибудь гуманитарный жест по отношению к подпольщикам, спасает от преследования понравившуюся девушку, отпускает лидера «в волну», чтобы тот умер так, как хочет, и т. п. То есть идеальный демократический гражданин, согласно этой фабуле, это человек, способный на самостоятельные шаги и нарушение инструкций системы-работодателя, но при этом не готовый присоединиться к отвязным камикадзе из экстремистского подполья, мечтающим о новом мире под новыми небесами. Зависнув в этом двусмысленном положении, наш герой непрерывно занят все более глубоким самоанализом.
Сомневающийся агент как идеальный гражданин, который и не раб государства, но и не экстремист ни в коем случае. А если более исторически, то в «На гребне волны» точно представлена американская ситуация после молодежной революции. Если молодежная революция (примерно с 1964-го по 1980-й) несла в себе идею прогресса и близкого большого преображения всех (варианты этого скачка были у разных нонконформистских отрядов разные: «великий отказ», или приход «эры водолея», или наступление новой, гораздо более гуманистической эры), то после этой бунтарской эпохи от идеи прогресса пришлось разочарованно отказаться. А что происходит всегда, когда мы отказываемся от идеи прогресса (роста доступа и качественных перемен для всех)? Нам остается идея кастовости: никакого изменения не будет, но есть разные группы внутри общества с разным стилем жизни, системой ценностей и т. п. С начала 1980-х многие субкультуры, наследники молодежной революции, так себя и понимали: мы не новые, мы не идем на смену, мы не расширяем границ общепринятого, но зато мы иные, мы воспроизводимся вопреки ценностям окружающих, мы охраняем границу между нами и остальным миром. Собственно, показанные (довольно надуманные) серферы, они же боевые буддисты (их лидер Бодхи не боится смерти и учит этому других, перекладывая экзистенциалистский культ Выбора и События на понятный простым американским парням язык), они же грабители банков не без политического юмора (банда «бывших президентов» в масках этих самых президентов), и есть собирательный образ такой постреволюционной субкультуры. Вместо ожидания революции у них ожидание «пятидесятилетнего шторма», особых волн, которые бывают дважды за век и только на далеком австралийском берегу. В этих идеальных волнах и погибнуть не жалко. Не реалистичный, но психологически точный образ. Призрак революции как ключевого и редкого события сохраняется в превращенном виде. Революция это событие, которое начинается с нас и распространяется вовне, нарастая, чтобы изменить все, дать реальности новое измерение. Идеальный шторм это событие, которое начинается далеко за горизонтом и движется оттуда к нам, нарастая, чтобы забрать избранных из тюрьмы мира, сделать реальность еще более плоской. Антисистемная группа, которая не верит в революцию, всеобщее преображение, перезагрузку мира, неизбежно станет верить в жертвоприношение, финальный ритуал для избранных, появление особого окна, через которое члены твоей касты навсегда покинут эту тесную реальность, не оправдавшую высоких надежд.
