Чем еще уникален роман? Ему практически нет аналогов. «Мы живые» без прикрас, в мельчайших деталях описывает повседневную жизнь Страны Советов начала 1920-х годов: голод, холод, грязь, унижения, хамство, отчаяние, репрессии… Те, кто остался в СССР, по понятным причинам не могли написать и уж тем более опубликовать такое произведение. Те же, кто, как Владимир Набоков, покинул Россию во время Гражданской войны, имели очень приблизительное представление о том, что происходит в отчизне. А таких, как Алиса Розенбаум, — сумевших уехать из СССР и обладавших талантом, чтобы описать советскую повседневную жизнь, — пожалуй, можно пересчитать по пальцам одной руки.
Легенда гласит, что создание романа было выполнением обещания, данного Алисой перед отъездом из Ленинграда. Якобы на прощальном вечере, устроенном ее родителями в конце 1925 года, был один малознакомый гость, который, понимая, что Алиса уезжает навсегда, попросил ее рассказать миру, что «Россия — это огромное кладбище» и что «мы умираем здесь». Расчувствовавшись, она поклялась, что сделает это. Быть может, отсюда и название романа — попытка доказать, что в СССР еще есть ЖИВЫЕ люди, не желающие мириться с атмосферой тоталитарного государства.
Молодая беллетристка поднимает в романе проблему отношений человека и государства, которую так ярко обозначил Пушкин в «Медном всаднике», но делает это не в связи с природным катаклизмом в «Петра творенье» и сумасшествием «бедного Евгения», а на материале планетарной человеческой стихии и умопомрачения целой нации на примере истории своего родного Петербурга — Петрограда — Ленинграда, где, по Евгению Замятину, «кругом Васильевского острова далеким морем лежал мир: там была война, потом революция». Можно продолжить: и снова война — Гражданская. Вряд ли Айн Рэнд, начинающая американская писательница с произведением о России, думала, что уже этим роман может быть включен в понятие «петербургский текст», введенное лингвистом В. Н. Топоровым. «Мы живые» не просто вписывается в совокупный текст русских писателей, начало которого положено пушкинским «Медным всадником», а сердцевину составили «Преступление и наказание», «Идиот» и «Подросток» Достоевского. Согласно Топорову, среди создателей «петербургского текста» практически нет писателей-петербуржцев, поскольку они не имеют хорошо знакомого объекта дня сопоставления. Но Айн Рэнд — как раз уроженка Петербурга. Не случайно ее земляк Замятин не видел перспективы для настоящей новой литературы в Советской России, пока писатели не излечатся «от какого-то нового католицизма», который опасается всякого «еретического слова».
Своим романом Айн Рэнд продолжает печальную традицию отрицательного отношения к городу, ругая и обличая его. Словно иллюстрируя мысль Топорова о наполнении «петербургского текста» произведениями других видов искусств, у Айн Рэнд истинный дух города выражают четыре черные статуи, украшающие Аничков мост: дуэты покоренной лошади и мужчины, идущего «прямо в неизвестное будущее»
[38]. Какую удивительную символику она здесь увидела!
Правда, включая «Мы живые» в «петербургский текст», следует помнить, что роман был написан на английском языке и мнение о нем русскоязычных читателей во многом зависит от мастерства переводчика. Кстати, и это тоже делает роман уникальным: нам неизвестно ни одно другое произведение на иностранном языке, чье действие происходит в Петрограде — Ленинграде, за исключением написанного также на английском набоковского «Смотри на арлекинов» (1974), в одной из глав которого события развиваются в послевоенном Ленинграде. Тоска по прошлому, по родному городу проступает в строках Айн Рэнд: «Раньше это был Санкт-Петербург; война сделала его Петроградом, революция сделала его Ленинградом».
Первая характеристика, данная городу дочерью химика и провизора Зиновия Розенбаума: «В Петрограде воняло карболкой». Карболка — дезинфицирующая жидкость, имеющая густой, удушливый запах, ассоциирующийся с «ароматом» общественных туалетов. Карболкой пахнет вокзал и в сцене отъезда другого героя романа. Таким одорологическим обрамлением автор организует начало и конец первой части книги, а в ее сердцевине — вонь на кухне вчерашних буржуев Аргуновых, варящих мыло на продажу, лестницы, пахнущие кошками. Так же важна для Айн Рэнд зрительная сторона восприятия. Заплеванные лузгой, грязные тротуары; некогда красное, а теперь выцветшее, ставшее розово-серым, с бахромой паутины знамя; огромные вокзальные часы без стрелок; заброшенный Летний сад; очереди на трамвай — из этих деталей рождается обобщенный образ города, безусловно, выражающий отношение Айн Рэнд к «колыбели революции». И в то же время она подчеркивает: несмотря ни на что, для жителей «Петроград… это единственный Город».
Автор с горькой иронией называет черты послереволюционного Петрограда: новые названия улиц, новые газеты, обязательные трудовые книжки. Нет дров — не работают школы. Многочисленные политические заговоры, чрезмерный индивидуализм партийцев, троцкизм — обоснование чисток в партии. Большевики отказались от политики военного коммунизма, сорвана мировая революция. И многочисленные демонстрации: «толпы кожаных курток и красных косынок» шествуют по городу: одна — против безграмотности народа, другая, возле Смольного, — в честь прибытия делегации британских профсоюзов. Обязательный элемент жизни — кружки, конференции, собрания. Все готовят доклады, доклады и снова, после рабочего дня, на кухне — доклады! «Настало время борцов за красную культуру», перестало существовать понятие «девичья честь», в детских садах «с раннего возраста в одной большой семье детей воспитывают в духе коллективизма».
Безусловно, самая сильная сторона романа Айн Рэнд — концептуальное содержание; но дух эпохи передается и через характерные особенности советского новояза. Текст пестрит аббревиатурами и слоганами, броскими призывами и пропагандистскими лозунгами. Язык романа афористичен: «Лопаты им выдавали — деньги нет»; «Он улыбался редко, стрелял метко»; «Детский сад партии — пионеры». Выразительны речевые характеристики персонажей, с первых фраз раскрывающие их сущность. Например, молодой оратор Виктор Дунаев говорит утвержденными лозунгами, его слова звучат, как боевые приказы. Еще одна примета времени — возвращение в период нэпа формулы дореволюционного словесного этикета: «Госпожа» — обращаются к Кире, «господин Лев Сергеевич» — к Лео. Яркими элементами в речевую ткань текста вписаны экспрессивные, удачно выстроенные диалоги.
Молодая писательница любит выразительные детали, которые достаточно часто повторяются и поэтому легко запоминаются. В психологически насыщенном и выразительном портрете Киры такой деталью становится рот: строгий, с презрительно изогнутыми губами. Красноречивый пример авторского стиля — замечание, что в период «чистки» студенческого сообщества «заметно прибавилось кожаных курток, красных платков и шелухи от семечек подсолнуха в коридорах институтов». Подарком на свадьбе коммуниста Виктора Дунаева стало Полное собрание сочинений Ленина — через эту деталь Айн Рэнд показывает читателю среду и время. Еще одна выразительная подробность из того же эпизода — шаркающие в танце ноги молодых коммунистов в армейских сапогах. Рубашка из мешковины с надписью «украинский картофель», в которую одет в поезде отец Киры, — тоже деталь времени. В замечании о плохо отапливаемых камерах ГПУ слышится злая ирония автора.
