Впрочем, кое-что понравилось Дидро в книге знаменитого собрата: его нежелание восхищаться батальными сценами, в которых толпы людей истребляют друг друга, живое описание стрелецкого бунта… Однако Дидро ожидал большего.
И все-таки он выказывал свое уважение к «законодателю России»: «Весь интерес происходит… от живости, с которой это подается, и от важности сюжета… Много недостает писателю Франции, чтобы подняться до уровня законодателя России». Следующее суждение философа как будто примиряло его с автором «Истории» Петра I: «Между тем, если бы все газеты были сделаны, как она («История». – С. М.), я бы не захотел пропустить ни одной»
[194]. Однако здесь, возможно, содержался скрытый намек на то, что Вольтер не далеко ушел от своих предшественников в описании дел Петра. Действительно, в «Предисловии» Вольтер весьма нелестно отзывается о своих предшественниках в описании деятельности царя (в частности, о Ж. Руссе де Мисси), обвиняя их во лжи, глупости и плагиате, заявляя, что их труды «скомпонованы из газет»
[195]. В несколько смягченном варианте подобная критика «Истории» Вольтера прозвучала в рецензии, помещенной в выпуске «Литературной корреспонденции» Гримма от 1 и 15 ноября 1760 года
[196], что может свидетельствовать о том, что автор знал и разделял мнение Дидро
[197]. В рецензии «сдержанность» Вольтера в оценках русского реформатора связывалась с его желанием угодить петербургскому двору.
При всей своей пристрастности «История» Вольтера, конечно, содержала богатый материал, далеко выходящий за пределы газетной болтовни, и значительно обогащала представления европейских читателей о России и ее реформаторе.
Книга Вольтера на некоторое время привлекла внимание Дидро и его друзей к России. Находясь в октябре 1760 года в гостях у барона Гольбаха в Гранвале, философ, вместе с другими приглашенными, среди которых был А. Р. Санчес, говорил о политике, о России, об «Истории» Вольтера
[198].
Можно лишь предполагать, как прореагировал Дидро на выход второго тома вольтеровской «Истории» Петра I, который появился в апреле 1763 года. В переписке философа этот факт не отмечен, но в выпуске «Литературной корреспонденции» от 15 мая 1763 года появилась рецензия на этот том
[199], которая, как можно понять из слов автора, является прямым продолжением предыдущего отзыва: «Эта последняя часть истории незабываемого царствования менее недостойна имени своего знаменитого автора, чем первая. Тем не менее я осмелюсь сказать, что она еще не поднимается до уровня, необходимого для истории законодателя, основателя, реформатора империи». Автор вновь упрекал Вольтера в стремлении произвести литературный эффект в ущерб глубине содержания. «Можно только сожалеть, что столь талантливый писатель иногда оказывается рабом тысячи мелких рассуждений, над которыми он должен был подняться в силу своего гения». Рецензент опять ставил в вину Вольтеру его стремление обойти острые углы при описании дела царевича Алексея и отсутствие личных характеристик Петра Великого и его сподвижников. «Между тем г. Вольтеру, несомненно, есть что сказать по этому поводу, и историк должен быть достаточно честным человеком, чтобы не скрывать свое мнение о вещах, которые он берется исследовать. Именно эта правдивость делает историю интересной. Если иногда особые соображения требуют осторожности, честный человек промолчит и не будет касаться вещей, о которых он не может высказаться свободно». Эти соображения вполне согласуются с позицией Дидро, которую он позже займет в отношении к Петру I и Екатерине II: с его стремлением дойти до сути явлений, с предельной правдивостью в суждениях. Однако философу также придется проявлять «осторожность» в личном общении с русской императрицей.
Между тем в сентябре 1762 года Дидро писал С. Воллан о дружеских политических беседах с Э. Н. Дамилавилем, Ф. М. Гриммом и аббатом Рейналем: «Русская революция особенно захватывает аббата…»
[200] Пока европейские наблюдатели гадали, что ожидать от очередной «революции» в России (речь шла о перевороте 28 июня 1762 года, приведшем к власти Екатерину II), Дидро получил в конце сентября через Вольтера предложение новой русской императрицы продолжить выпуск «Энциклопедии» в России в связи с препятствиями, чинимыми энциклопедистам французским правительством. «Франция преследует философию, а Скифия ей покровительствует», – иронично заметил Вольтер по этому поводу. В этот раз Дидро отказался ехать в Петербург: «Нет, мой дорогой и знаменитейший собрат, мы не поедем ни в Берлин, ни в Петербург завершать „Энциклопедию“; по той причине, что в тот момент, когда я вам пишу, ее печатают здесь, доказательство чего находится у меня перед глазами»
[201]. Из-за официального запрета «Энциклопедия» печаталась тайно, с ложными выходными данными. При этом она была большим дорогостоящим предприятием, в котором были заняты десятки авторов, издателей, печатников. Кроме того, рукописи словаря считались собственностью издателей. Все это, конечно, делало перенос издания в Россию практически невозможным.
Начало связей Дидро с Россией было положено в 1765 году, когда Екатерина II купила библиотеку философа. О продаже своего собрания книг Дидро задумался еще в 1762 году, рассчитывая на вырученные деньги обеспечить приданым свою дочь Анжелику. Библиотека (более 3 тысяч томов) была оценена в сумму свыше 13 тысяч ливров, однако за нее предлагали на 3 тысячи меньше и продажа не состоялась
[202]. В начале 1765 года Ф. М. Гримм с разрешения Дидро предложил Екатерине II купить библиотеку за 15 тысяч ливров. Императрица согласилась и сверх того сделала два щедрых жеста в отношении философа: она оставила книги в его пользовании пожизненно и установила ему ежегодную выплату как библиотекарю в тысячу ливров. Дидро исходатайствовал официальное разрешение короля на получение «милости» русской императрицы. После того как за первый год жалование «забыли» выплатить, Екатерина II приказала выплатить его на 50 лет вперед
[203]. Таким образом, в 1769 году совокупные расходы императрицы на библиотеку составили 70 тысяч ливров
[204]. Тем самым было обеспечено материальное благосостояние философа
[205]. Вольтер с восторгом писал об этом Дамилавилю: «Кто бы мог предположить пятьдесят лет назад, что скифы столь благородным образом вознаградят в Париже добродетели, науки и философию, с которыми у нас обходятся недостойно?»
[206] Прославляя «Семирамиду Севера» («Sémiramis du Nord») за это благодеяние, поэт Пьер Лежье (Pierre Légier) не преминул заметить, что Екатерина продолжает дело Петра I, который «изгнал варварство» из своей страны
[207].
