Отсюда следует, что колонии, несмотря на плодородие их земли, не могут выращивать зерна больше того, что им необходимо для потребления, и что они будут лишены этой важнейшей из культур до тех пор, пока их положение не изменится вследствие возрастания населения или иначе.
До тех пор, пока жители колоний будут все собственниками, поденщиков там не будет. Действительно, никто не покинет работу на своем поле, чтобы обрабатывать поле другого. А когда силы настолько разобщены, результаты их труда могут быть лишь минимальными. Таким образом, колонии были бы приговорены с момента их основания на прозябание на лучших в мире землях, если бы кто-то не догадался попробовать выращивать табак, который там удается, как в Вирджинии. И если бы другие не подумали, что на достаточно хороших пастбищах, не хуже тех, что покинули калмыки, можно по их примеру содержать многочисленные стада и извлекать из этого большую выгоду. Так как для кочующего народа продуктивность стад ограничивается воспроизводством и увеличением численности скота, для населения промышленного и оседлого, помимо прибыли воспроизводства, можно рассчитывать на результаты от стрижки шерсти, от доения рогатого скота, молоко которого, преобразованное в масло и сыр, можно перевозить на большие расстояния, тем более что транспорт в России не очень разорительный, а съестные припасы достаточно дороги. Производство шерсти имеет также то преимущество, что оно занимает прядением женщин вплоть до маленьких девочек в течение шести месяцев, пока длится зима в Саратове. Труд женщин доставлял бы занятие мужчинам во время мертвого сезона: изготовление сукон из пряденой шерсти. Но есть ли сукноделы в колониях? Их мало, но они есть. И в них полно ткачей. Речь идет о том, чтобы занять с пользой мужчин, а не о том, чтобы конкурировать в торговле со старыми фабрикантами Голландии, Англии или Франции. Если мы бросим взгляд на Россию и увидим, что за исключением миллиона дворян и людей, живущих благородно и одевающихся [по-европейски], остальной народ только еще покрыт шкурами животных, мы почувствуем, что тонкие и дорогие сукна не свойственны для страны; что если можно когда-нибудь заставить русских оставить грубые шкуры животных, под которыми они прячутся, то это можно сделать, только предложив им одежду достаточно теплую и удобную, которая их меньше безобразит и не стоит им дороже чем та, к которой они привыкли. Последнее условие обязательно повлечет за собой грубость изделий. Однако это как раз то, что подходит новым фабрикам, которые выросли бы в зарождающихся колониях.
Ряд простых вопросов представляется здесь естественным. Делают ли грубые сукна в колониях, поскольку так просто их делать? Делают ли там масло и сыр? Выращивают ли там табак? Да. Продают ли все эти продукты? Нет, совсем нет. Почему же их не продают? Чтобы ответить на этот вопрос в достаточной мере, нужно похвалить и похулить колонистов. А это требует изучения.
Было бы ошибкой представлять себе колонистов, которых Россия вывела из Германии, похожими на колонистов, которых Франция извлекла из своих недр, чтобы заселить ими свои владения в Америке. Так как первые французские колонисты, которых переправили в Новый Свет, в своем большинстве были только бродяги или распутники, семьи которых пытались от них избавиться, или бездельники, от которых полиция очищала города иногда даже насильно; проститутки, в здоровье которых были уверены, насколько это возможно в работных домах, были достойными супругами, которых Франция предназначила первым обитателям этих колоний и которых она им послала по необходимости, предоставляя их на волю случая по их прибытию. Именно от этих браков, так причудливо подобранных, произошли столь процветающие колонии.
Россия же, напротив, населяла свои колонии только добровольцами, в большинстве женатыми, с детьми, некоторые имели даже взрослых детей. Большинство среди них составляют земледельцы, многие – сельские ремесленники, которые наполовину рабочие, а наполовину – крестьяне, остальные – фабриканты. Все эти люди принесли с собой какой-нибудь европейский талант, со всеми нуждами и потребностями цивилизованных наций. Значит, они принесли с собой также всю активность, которая порождает эти потребности, в степени, соответствующей их национальному характеру. Между тем их обвиняют сегодня в том, что они ленивы, как дикари, апатия которых объясняется тем, что они довольствуются малым. Однако и дикарь способен на труд и терпение, чтобы поддержать небольшое число необходимых потребностей, которые у него есть! Если, таким образом, колонисты заслуживают упрека, который им делают, если эти немцы, привезенные в Саратов, стали там ленивыми, то не из-за той свойственной человеку лени, которая заставляет его бояться и избегать работы; здесь та одиозная и бесполезная для самих себя лень, которую можно объяснить или нечувствительностью к голоду и жажде или возможностью найти надежные и более легкие средства, чем работа, чтобы удовлетворять свои потребности.
Известно, что эти удобные средства обнаружились для колонистов в огромной помощи, оказанной деньгами и продовольствием благодетельной щедростью Екатерины II. Эта помощь, расточаемая с самого начала Канцелярией опекунства [иностранных] и ее агентами, раздаваемая затем с большей осторожностью, то охотно, то неохотно, иногда слишком скоро, порой слишком поздно, и никогда с умом, эта помощь была всегда помощью против крайней нужды, но никогда не была ни средством поощрения, ни публичной благодарностью, потому что она никогда не была ценой работы. Их, колонистов Саратова, поддерживали с большими издержками в течение многих лет, потому что они были праздными, и давали помощь потому, что они не были достаточно предприимчивыми или достаточно трудолюбивыми: и теперь удивляются их лени, упрекают их в ней! Что удивительно, так это то, что эти люди не дошли до того, чтобы быть всегда праздными и основывать свое существование на сочувствии русской знати к иностранцам. Между тем, несмотря на все меры, предпринятые для того, чтобы сделать колонистов ленивыми, это не удалось полностью. И это доказывается тем, что помощь, в которой они нуждаются еще, уже менее существенна, чем прежде, и уменьшается с каждым годом. Однако следует опасаться того, что, следуя тем же путем, их приучат всегда на нее рассчитывать. Следует опасаться также, что, отказывая им в ней полностью, их повергнут в отчаяние уныния. И кажется вообще невозможным, чтобы Канцелярия могла оказать разумную помощь; необходимую рассудительность не могут дать знание и усердие, она может заключаться только в личном интересе.
Усилия колонистов, направленные, например, на выращивание табака или на производство сыра, усилия, которые они приложили и которые могли бы приложить для выделки шерсти, заслужили поощрения и требуют помощи. Однако какую помощь может оказать Коллегия? Всегда деньги, всегда деньги Государыни, и какие подтверждения может она доставлять Ее Величеству? Квитанции, счета. Впрочем, необходимые формальности в канцеляриях всегда влекут за собой губительную медлительность в торговле и во всех операциях, которые требуют активности. Однако не деньги, по крайней мере не деньги Государыни, требуются колониям; они были бы менее немощными, они были бы менее обременены огромными долгами, если бы по отношению к ним были более скупыми. Что нужно колониям, так это определенный рынок сбыта. Если бы имелись среди них богатые люди или те, кто бы имел только кредит, находившие бы выгоду в том, чтобы рекламировать продукцию своих сограждан и сбывать ее вместе со своей продукцией, то эти рынки сбыта были бы уже установлены и обеспечены.
