Таким образом, вопрос о безопасности чехов, каким он представлен в докладах полковника Эмерсона, радикально отличается от общепринятого представления о том, что она подвергались серьезному риску. Чтобы помочь читателю правильно оценить доклад полковника Эмерсона, мне кажется полезным предоставить ему кое-какую информацию о прошлом полковника и его личных качествах. Полковник Эмерсон практически вырос на Великой северной железной дороге. Он начал работать там еще подростком и уехал оттуда в Сибирь, будучи генеральным управляющим. До того как я встретился с ним во Владивостоке, мы не были знакомы, но мистер Джон Ф. Стивенс говорил мне, что считает его самым лучшим железнодорожным специалистом в Соединенных Штатах. Эмерсон был человеком, чей вид, манера говорить и поведение в отношении данных ему поручений внушали уверенность в его преданности делу, и чем больше вы узнавали его и его работу, тем глубже становилась эта уверенность.
Я не встречал в Сибири человека, который так мало интересовался бы дрязгами российских политических группировок, как полковник Эмерсон. Он находился в России с одной-единственной целью: помочь русским наладить работу железной дороги, и никакая другая деятельность его не интересовала.
Все те, кто были в Сибири в то время, когда там находились американские войска, и знает, какое предубеждение существует в отношении тогдашних событий, поймут, почему я попытался дать беглую характеристику полковнику Эмерсону.
Действия генерального консула Харриса, известившего полковника Эмерсона о том, что он получил подтверждение сообщения о намерении союзников и Соединенных Штатов осуществить интервенцию в Сибирь, и его последующие действия в соответствии с этой информацией создали непонятную ситуацию. Следует иметь в виду, что это заявление было сделано за два дня до того, как 17 июля Государственный департамент сформулировал линию поведения правительства Соединенных Штатов, которая две недели спустя была доведена до моего сведения в качестве руководства к действию.
В то время когда политика Соединенных Штатов по отношении к России, сформулированная Госдепартаментом, твердо заверяла русских и уведомляла союзников, что Соединенные Штаты не станут вмешиваться во внутрироссийские конфликты, представитель Государственного департамента, генеральный консул США в Сибири господин Е. Х. Харрис заявлял жителям Сибири, что Соединенные Штаты участвуют в интервенции, означавшей вмешательство во внутренние дела русских.
Это заявление невозможно опровергнуть, поскольку любое действие против установленной тогда в Сибири власти можно рассматривать как принятие одной из сторон внутреннего противостояния.
Как такое могло произойти? Можно только догадываться, поскольку Государственный департамент никогда не давал никаких разъяснений, и в то же время никаких изменений в политике правительства по отношению к использованию американских войск в Сибири не последовало, а если судить по действиям генерального консула Харриса, инструкции, полученные им из Пекина, никогда не менялись.
Таким образом, с самого начала военной экспедиции Соединенные Штаты имели в Сибири представителей Государственного департамента и военного министерства, работавших на достижение противоположных целей.
До перемирия
Первая американская часть – 27-й пехотный полк в составе 53 офицеров и 1537 солдат-срочников под командованием полковника Генри Д. Стайера – прибыла в Сибирь из Манилы 16 августа 1918 года. 31-й пехотный полк в составе 46 офицеров и 1375 солдат прибыл несколькими днями позже. Предполагалось, что до моего прибытия 1 сентября командовать экспедицией будет полковник Стайер.
До прибытия во Владивосток я не имел сведений о военной, социальной, экономической и финансовой ситуации в России. Непосредственно перед моим отъездом из Сан-Франциско я получил из Вашингтона депешу, где говорилось, что, судя по имеющейся информации, политика Японии будет состоять в том, чтобы поддерживать в России силы, не связанные с центральной властью и выступающие против любой сильной центральной власти. Однако эта поддержка должна быть достаточной лишь для того, чтобы эти силы служили ширмой для действий самих японцев. Если бы в то время, когда я получил из Вашингтона эту депешу, я знал о японских военных то, что узнал потом, я уделил бы этой информации гораздо больше внимания. Я часто думал о том, как жаль, что я так мало знал о Сибири до того, как оказался в гуще грызни, которая царила во Владивостоке. Но в другие моменты мне кажется, что мое невежество в той ситуации было не только благословенным, но и весьма полезным.
Отчасти благодаря незнанию ситуации я ступил на землю Владивостока без каких-либо готовых идей по поводу того, что надо, а чего не надо делать. У меня не было никакого представления о том раздрае, в котором пребывала Россия, и я предполагал, что смогу благополучно в духе сердечного сотрудничества работать со всеми союзниками.
Рано утром 2 сентября полковник Стайер и несколько американских офицеров поднялись на борт «Томаса», а адмирал Остин М. Найт прислал офицера, чтобы передать мне приглашение позавтракать с ним на борту старого доброго «Бруклина».
Тот факт, что нас не побеспокоили таможенные инспекторы и карантинные службы, стал первым признаком того, что я прибыл в страну, где царило безвластие. Это верно, что в то время во Владивостоке заправляли чехи, однако их власть базировалась на силе, а не на согласии, поэтому любая нация имела такое же право войти в город, как и все другие.
Сойдя с «Томаса», я поднялся на борт «Бруклина», где встретился с адмиралом Найтом, с которым у нас завязалось очень приятное и полезное знакомство, поскольку он находился во Владивостоке уже почти шесть месяцев и был осведомлен о ситуации в Сибири не хуже любого другого. Он щедро делился со мной имеющейся информацией и готов был оказать военным любое возможное содействие, так что все офицеры и солдаты, побывавшие во Владивостоке, в неоплатном долгу перед ним и его командой за великодушную помощь, оказанную именно тогда, когда мы нуждались в ней более всего.
Сразу же после завтрака я, как положено, отправился в американскую штаб-квартиру, которая располагалась в здании, принадлежавшем Германской торговой компании.
Кое-кто из русских требовал обратить внимание на эту компанию, но мне всегда не нравилось, что это внимание не было проявлено до того, как немцы ушли из Владивостока после начала мировой войны. Здание очень хорошо подошло для штаба, поскольку было достаточно большим и позволило оборудовать там и рабочие кабинеты, и квартиры для офицеров.
В течение дня полковник Стайер дал мне полную информацию относительно того, что было сделано до моего приезда. Я узнал, что 27-й пехотный полк принял участие в совместных действиях против врага. В качестве этого врага выступали большевики и немецкие военнопленные. Я был удовлетворен тем, что американские войска не отклонялись от линии поведения, объявленной правительством Соединенных Штатов, и уклонялись от участия во внутренних делах России.
Самым старшим по званию среди офицеров союзного командования являлся генерал Отани (японец). Вечером 2 сентября я посетил генерала Отани, и почти сразу же после нашего знакомства он спросил, получил ли я предписание, что он будет командовать американскими войсками. Я ответил, что не получал такого предписания и, напротив, имею предписание об ограниченном использовании американских войск, в силу которого должен сам отдавать все приказы в отношении их будущих действий. Генерал возразил, что Государственный департамент США известил его, что командовать будет он. Меня проинформировали, что, когда полковник Стайер прибыл во Владивосток, он явился к верховному командующему союзников и спросил, имеются ли какие-нибудь предложения, как лучше организовать сотрудничество. В то время генерал Отани еще не приехал и силами союзников во Владивостоке командовал японский генерал Юи. Генерал Юи сказал полковнику Стайеру, что с учетом назначения верховным командующим генерала Отани, сделанного по запросу американского правительства, лучше будет подождать, поскольку его приезд ожидается в самое ближайшее время. 18 августа генерал Отани издал следующий приказ:
