Тем временем молодое деревцо проступило сквозь поредевший туман, а за ним последовал и подъезд соседнего дома, на котором вдруг высветилось окно, а затем, вскоре, появился владелец квартиры, знаменитейший гинеколог, промаршировавший со всем присущим ему религиозным рвением к месту своих трудовых подвигов. Зазвонил телефон. Яари схватил его, ни на секунду не сомневаясь, что в столь ранний час мог звонить только один человек – Моран. Но, к его разочарованию это был отец, который уже проснулся и должен быть принимать водные процедуры под присмотром филиппинцев, что обычно требовало немало времени и полной сосредоточенности.
– Что случилось, папа?
– Ничего особенного, – ответил ему старый вояка. – У меня все в полном порядке. Но у меня к тебе просьба – прежде чем ты утвердишь сегодняшний распорядок дня, я хочу, чтобы ты как можно раньше оказался у меня. Ты понял? Утром и пораньше, не вечером. Свечи я зажгу с Хиларио, а тебя хочу видеть утром. Дело срочное – нет-нет, к медицине это отношения не имеет. Это дела человеческие.
– Давай, я попробую догадаться. Та тетка из Иерусалима – она, в конце концов, сцапала тебя? Я угадал?
– Угадать было не так уж трудно.
– Тогда, папа, скажи мне, только честно: не смехотворно ли для меня или любого другого человека в офисе попытаться починить частный лифт полувекового возраста? И, кстати, успел ты сказать ей, что сидишь в инвалидном кресле с колесами?
– Нет-нет, Амоц, мальчик мой… обо всем, что касается Деборы Беннет, мы не будем говорить по телефону, тем более в таком тоне. Давай-ка напрягись и поспеши сюда пораньше, прежде чем пойдешь на работу. Вот тогда мы сядем с тобой и не торопясь потолкуем, чем и как сможем ей помочь. Найди для своего отца полчаса времени.
– С получасом времени, папа, нет никаких проблем. Но ты знаешь, как твой Франциско не любит, когда я вмешиваюсь в утренний распорядок.
– Уверен, что на этот раз Франциско простит нас. Я уже поговорил с ним.
2
Предвкушение от возможности вскоре услышать голос мужа в переговорной кабине международного телефона в Дар-эс-Саламе просто вытолкнуло Даниэлу из кровати задолго до восхода солнца. Раздвинув шторы и распахнув ставни, она высунулась наружу, с наслаждением вдыхая полной грудью освежающий, хотя и несколько более прохладный, чем обычно, ночной воздух. Затем она нагнулась, чтобы поднять с пола выпавший из рук роман, и стала перелистывать его, отыскивая последнюю прочитанную страницу. Эта привычка появилась у нее вскоре после смерти сестры, но со временем она пришла к выводу, что перечитывать столь же бессмысленно, как и забегать вперед. Очень редко повторное чтение помогает лучше понять характеры действующих лиц и мотивы происходящих событий; более того, по мере перечитывания они становятся менее значимыми и понятными.
Она бегло просмотрела последние строки главы, законченной накануне ночью. Описание сексуальных неистовств сейчас показались ей менее пошлыми. Был ли тому виной рассвет, смягчивший вульгарность текста, или примирение с автором произошло в результате обрывков уже забытых сновидений? Так или иначе, у нее не возникло желания вернуться к прочитанному еще раз – в любом случае, лучше будет, решила она, не трогать больше это сочинение вплоть до момента, когда она переступит порог собственного дома. А вместо чтения она посвятит каждую свободную минуту более глубокому знакомству с окружающей природой и общению с Ирмиягу и аборигенами. Приняв такое решение, она достала из паспорта корешок использованного посадочного талона и заложила им страницу книги.
Несмотря на открытое окно, в маленькой комнате было душновато, и после недолгого колебания она набросила на себя африканский наряд, скрыв его под дождевиком покойной сестры, и спустилась вниз на три пролета, заметив по пути три или четыре двери, прикрывавшие коридоры. Нетрудно понять, что ей захотелось выяснить, за какой из дверей находится вход в комнату Ирмиягу, временная его спальня. Пусть в данную минуту она чувствовала себя хорошо отдохнувшей, идея эта была более, чем уместна, особенно для женщины, имевшей некоторые проблемы с повышенным кровяным давлением – возможность в любую минуту постучать в одну из дверей ничего, кроме дополнительного спокойствия, в себе не несла.
Она не отважилась исследовать дом до тех пор, пока не взойдет солнце, или не послышатся человеческие голоса вблизи или даже в отдалении от фермы. А пока что ей до смерти захотелось выпить чашечку кофе. Необъятная кухня была тиха, а поскольку она не могла вспомнить, где находится выключатель, Даниэла, пользуясь слабой полоской света, просочившегося в щель, принялась наугад шарить среди развешанной по стенам утвари, пока не наткнулась на маленькую кружку, напоминавшую широко распространенный на Среднем Востоке финджан. Она налила в него воды, не сомневаясь, что точно таким же образом отыщет немного кофе, а там, глядишь, и сахар и молоко. Возможно.
Что-то подобное уже происходило в ее жизни. В день ужасного известия, в Иерусалиме, в доме ее сестры. Она ощутила себя отверженной и ничтожной из-за того, что пришла позднее всех, досадуя, что виной всему была она сама, отвечавшая за кухню и все, с нею связанное, и с яростью заварила пятилитровый чайник кофе, рассыпав его большей частью по полу. То, что она опоздала, не было ее виной. Моран не дошел в тот день до своего класса, и в полной растерянности кружил по школьному двору, не догадавшись донести страшную свою ношу до кого-нибудь из старших – хотя бы до секретаря директора. И только когда прозвенел школьный звонок, он ворвался в преподавательскую, на пороге встретил мать и, не произнося ни слова, обнял ее и повел к выходу.
К тому моменту, когда она добралась до Иерусалима, страшную весть знали уже все – не только Амоц, но и родственники, знакомые и друзья, которые были обо всем оповещены, так что когда она появилась на пороге, то увидела сестру, окруженную таким состраданием, такой нежностью и любовью со стороны этих, близких ей людей, что к этому сочувствию, казалось, уже никто ничего не смог бы добавить. И тогда, впервые в жизни, она почувствовала отчаяние человека, опоздавшего на одно из самых важных событий в жизни, необходимость без всяких оговорок и извинений быть рядом с человеком, перенесшим такую потерю. А она – опоздала. И тогда она сделала то, чего никто еще не догадался сделать – принесла в комнату, полную людей, этот огромный чайник с бурлящим кофе и поднесла каждому по чашке.
Ну а теперь, на кухне, занимавшей все пространство цокольного этажа бывшей фермы, она попыталась сделать то же самое для себя. Она перебирала шкафчики и полки в надежде отыскать исчезнувшие куда-то кофе и сахар. Но на полках не было никаких следов еды, зато полно было самых разнообразных сковородок и кастрюль, доверху забитых результатами трудов антропологической экспедиции. Скорее всего, это были останки давно вымерших животных, но, судя по беспорядку, в котором все это хозяйство содержалось, ценность его была не слишком высока, по сравнению с тем, что ей показали прошлой ночью, выложив на обеденный стол во время ужина ученых-исследователей. А поскольку именно этим окаменелостям не посчастливилось пролить новый свет на историю происхождения человечества, удел их был очевиден и печален – через некоторое время, превращенные в пыль, они найдут свое вечное успокоение в баках для мусора. Пожилой африканец бесшумно появился на кухне, приволакивая ногу. Он мрачно кивал, выслушивая просьбу белой женщины, затем открыл дверцу одного из громадных холодильников и вытащил оттуда черный кофе, тростниковый коричневый сахар и немного молока странновато зеленого цвета. Что это было за молоко, от какого животного? Она задала этот вопрос хромому старику, немного понимавшему английский. И он ответил, но животное, названное им, ей было совершенно неизвестно, может быть, из-за произношения. Так или иначе, она решила не рисковать – ведь кофе можно пить и без молока – до тех пор, пока кто-нибудь более авторитетный не объяснит его происхождение.
