– Более или менее.
– И когда ты до этого додумался?
– Поговорим об этом позже. Не сейчас. Я говорю по телефону моей секретарши. Но где Ирми? Он пришел с тобой? Пользуясь случаем, я хотел бы сказать ему пару слов.
– Что именно?
– Чтобы он не спускал с тебя глаз.
– Только попробуй…
8
Ирмиягу ожидал на аллее вместе с Сиджиин Куанг, чья высокая аристократичная фигура рядом с неуклюжим белым человеком привлекала на рынке всеобщее внимание. Время от времени он заглядывал внутрь и бросал взгляд на свою родственницу, которая сидела, смеясь, в глубине переговорного пункта, весьма довольная собой, в окружении чернокожей компании молодых людей, буквально прилипших к экранам компьютеров, в то время как она, словно школьница, в изящной девической позе (которую он сам, кстати, находил очаровательной), скрестив ноги и поигрывая каемкой своего платья, открывавшего для обозрения ее изящные икры, без конца нажимала на кнопки переговорного устройства, расположенного напротив ее коротко остриженной головы.
Даже если телефонный звонок отсюда был дешевле по сравнению с другими такими же звонками из остальных переговорных точек в остальных, но менее удобных городских районах, разговор Даниэлы длился дольше, чем он ожидал, и оживленная болтовня супругов постепенно заставляла его терять терпение. Они расстались всего лишь два дня назад, и снова встретятся через три – и вот, пожалуйста – все не могут наговориться. Он вспомнил, как, даже совсем молоденькой девушкой, она вечно занимала родительский телефон, болтая и хихикая, но никогда не думая, во сколько это обойдется ей – или кому-нибудь другому. А ежедневные разговоры между ней и сестрой в годы, предшествующие болезни Эяль, длились иногда едва ли не более часа. И только смерть сына сделала эти звонки короче, ибо смерть обрушила и превратила в руины мир Шули. Она утратила интерес к историям о людях, ей незнакомых, равно как и о событиях, касающихся ее родных; даже ее сестра, Даниэла, самая близкая ей, стала интересовать ее все меньше и меньше.
А сейчас Даниэла помахала ему рукой, подзывая подойти и присоединиться к разговору. «Амоц хочет сказать тебе пару слов, если ты не против… но, может быть, мне лучше повесить трубку, чтобы Амоц сам мог позвонить нам из Израиля?» «Нет-нет, – бурно запротестовал Ирмиягу, – это совершенно невозможно. Владелица переговорного пункта решительно против того, чтобы звонок и плата за него совершались в другом месте. И она никогда не назовет нам номер своего телефона».
Он взял из рук Даниэлы трубку и без предварительных приветствий, всяких там «привет» или «как поживаешь», взял разговор с Израилем в свои руки.
– Ну, что? – сказал он. – Уже через два дня без жены ты у нас погибаешь?
Но Яари проигнорировал подколку и спросил с неподдельной теплотой: «Ирми, хабиби, как ты там… как жизнь идет?»
– Не жалуюсь. Пока что дама, которую ты мне прислал, чувствует себя неплохо. И обещаю, мы вернем ее тебе в целости и сохранности, не скормим голодным львам ни кусочка.
Но специалист по лифтам был, похоже, на этот раз не расположен к подобным шуткам.
– Я говорю о тебе. Что там у тебя?
– Все идет так, как должно идти.
– А когда мы тебя увидим?
– Когда ты тоже приедешь сюда. Но дай мне сначала опомниться после визита твоей жены.
– Я говорил не об Африке. Я имел в виду, когда мы увидим тебя в Израиле?
– Израиле? Что я там забыл? Я провел там большую часть своей жизни и ничего не получил взамен. Похоже, в этой стране невозможно чего-либо добиться, как ни старайся. А здесь, в Африке – здесь тихо, спокойно, здесь удобно… а кроме того, все здесь дешево. Я тоже хотел бы иметь приятного филиппинца, который заботился бы обо мне, когда я состарюсь. Так что, милый мой Амоц, я несколько изменил свой взгляд на мир.
– И каков же теперь это взгляд?
– Я скажу тебе это… но не сейчас, когда стою посередине рынка в будке для международных разговоров. Кроме того, здесь много желающих позвонить после меня, а я захватил линию. Даниэла расскажет тебе, что узнала от меня, а что ты не поймешь от нее, ты всегда можешь спросить у меня. И, может быть, это покажется тебе абсолютно невозможным, но главное, что я тебе скажу, звучит так: заботься о себе – и не забывай о детях.
В минуту, когда он уже собрался повесить трубку, Даниэла выхватила ее и принялась спрашивать мужа о здоровье его отца и как обстоят дела с ветром, завывающем в башне.
Но когда она вышла опять на залитую солнцем улицу, то поняла, что этот звонок в Израиль не принес ей ожидаемого облегчения, словно умопомешательство Ирми заразило и ее. Зять замешкался в хижине, чтобы расплатиться за телефонный разговор, а рядом с ней Сиджиин Куанг стояла чуть отчужденно среди пестрой и красочной толпы, окружавшей их. И Даниэле было больно и грустно от печали, все еще горевшей внутри. Ибо все случилось вот здесь, на этом рынке, где у ее сестры произошел роковой инсульт. Где-то здесь, на одной из вот этих аллей, и какой-то прохожий вызвал скорую помощь, доставившую ее в ближайшую больницу, где она уже окончательно покинула этот мир.
Но где это началось? Где именно болезнь застигла ее Шули? И где находился дипломатический офис? Ведь до сих пор, во время последнего своего визита, она ничего не узнала. Он покажет ей это место. Еще немного терпения, и она все вспомнит. Это здесь, неподалеку, а он хотел бы показать ей все вокруг… но для начала они должны посетить банк до того, как он закроется на полуденный перерыв.
Итак, поскольку Сиджиин Куанг отправилась пополнять лечебные запасы лагеря, Ирми и его израильская гостья пошли в банк – маленький, приличный и совершенно надежный банк – и поднялись на второй этаж. Он усадил ее в комнате ожидания рядом с массивным африканцем, обернутым в традиционное племенное платье, и исчез в кабинете управляющего.
Ее улыбка немедленно оказала сокрушительное воздействие на соседа. Заметив это, она продолжала просто улыбаться, отважившись только, как это свойственно жителям Британии, на разговор о погоде. Но житель африканского континента по-своему понял значение такого обращения, исходящего от белой женщины, однако не нашел в себе достаточно мужества, чтобы отвечать ей по-английски. Вместо этого, с выражением полного восхищения, он поднялся на ноги и широким взмахом руки предложил ей пройти вместе с ним к огромному окну, где исторг из себя речь, произнося неразборчиво звучавшие у него слова иностранного языка, вздымая при этом к небу руки и указывая на облака, после чего вдруг внезапно умолк и, не произнеся больше ни слова, вернулся на свое место. А Даниэла осталась стоять у окна, словно стараясь понять до конца, о чем этот черный великан пытался ей поведать.
Тем временем погода изменилась. Солнце исчезло, и день стал погружаться в серые тона, а затем и первые капли дождя забарабанили по оконному стеклу. Ее разговор с мужем, думала в этот момент Даниэла, был, в конце концов, просто обменом информацией, его можно было бы назвать техническим, и ничего не говорящим о чувствах. Если Амоцу неудобно было говорить о своих чувствах в присутствии секретарши, почему он не вернулся к себе в кабинет и не прервал совещание, чтобы поднять ей настроение несколькими словами, одной даже фразой, говорящей о его любви. Этой ноты она не уловила в его голосе, она не почувствовала, как он по ней скучает… в нем, скорее… звучало раздражение из-за ее отсутствия и нетерпение снова взять все под контроль.
