Понимая все это, он счел нужным на прощание добавить:
– Не волнуйтесь. Мы отыщем причину беспокойства, доставляемого ветрами. Обещаю. Все проблемы будут решены и взяты под контроль. Мои инженеры докопаются до дна…
И он удалился.
Но дама догнала его. Чем-то он задел ее, этот неброско, но элегантно одетый мужчина чуть за шестьдесят, в чьих коротко и по последней моде подстриженных волосах проблескивали серебряные нити. Взгляд его черных глаз светился уверенностью, его ветровка, совсем простая, вызывала у нее желание прикоснуться к нему. Просто потрогать…
– Мои инженеры, – повторила она за ним задиристо, что, похоже, вообще было свойственно ей. – И сколько всего у вас ваших инженеров?
– От десяти до двадцати, – не поддаваясь на провокацию вежливо ответил он, – в зависимости от того, как вы станете их считать.
И он исчез в тени гаража. И только тогда посмотрел на часы. Его жена к тому времени не успела даже покинуть территориальные воды Израиля, и наверняка его отправившаяся в свободное плавание любимая уже привлекла внимание посторонних.
6
Несмотря на то, что на этот раз рядом не было обычного телохранителя, ее мужа, оберегавшего столь ценимый ею покой (особенно в незнакомых для нее местах), ресницы Даниэлы опускались все ниже и ниже, дорожный фотоальбом скользил по коленям, пока не оказался на полу, а шум двигателей плотной пеленой отрезал от внешних раздражителей. И только нежный аромат свежей выпечки вернул ее в реальность; она открыла глаза и первым делом увидела молодого соседа в кресле рядом, который с энтузиазмом изрядно оголодавшего человека расправлялся со своим завтраком.
«Полный восторг» – вспомнила она любимую реплику мужа в подобных ситуациях. Он любил произносить эти два слова, к месту и не к месту, а она любила поддразнивать его, пока не стала употреблять это выражение так же часто, не всегда понимая, что именно хотела сказать, вот как в данную минуту, когда вдруг подумала, что не может понять, винит ли мужа за то, что он не настоял на полете вместе с нею, пусть даже она совершенно определенно выказала желание лететь одной, сделав вид, что не замечает его тоскливого взгляда, исполненного совершенно недвусмысленного желания, которое она вполне могла удовлетворить, но всего лишь пообещала сделать это по возвращении. Да, она вполне могла. В конце концов, это было ее право. Он хотел ее, более того, он попытался. И это она, она лишь виновата была в том, что он почувствовал себя униженным. Почему она отказала ему, несмотря на столь неприкрыто высказанную страсть – ведь ей ничего не мешало удовлетворить ее и сейчас, в зрелые годы, как это было и в ранней юности – никогда чистый секс не казался ей чем-то, обладающим повышенной ценностью. Да, ни тогда, ни сейчас, когда она, по собственному выражению, вступила в третью часть жизни, пускай даже она знала, что для ее мужа это было не так, и его любовь, подстегиваемая темпераментом, требовала телесной реализации много чаще, много чаще, чем это нужно было ей…
Она взглянула в иллюминатор. Пока она спала, тучи сбились в огромные горы, и при свете дня она отчетливо могла разглядеть бескрайнюю пустыню воды в пенящихся барханах волн. Где они летят? Это уже Африка? От прошлого визита в Африку три года назад в памяти ее остались лишь бесконечные просторы краснеющих под солнцем песков и африканцы, укутанные в цветные куски материи; они сопровождали приезжую пару, грациозно перебирая босыми ногами, и само движение их в пространстве напоминало некий древний ритуал.
Из окна квартиры, куда поселил ее зять в нарушение всех правил (это было строение, вплотную, стена к стене, примыкавшее к его офису), она тоже любила подолгу смотреть в окно, наблюдая за совсем незнакомой ей жизнью; квартира тоже произвела на нее самое благоприятное впечатление – и не только потому, что позволила ей сэкономить изрядную сумму, которую иначе пришлось бы заплатить за равный по удобствам номер в гостинице, но, главным образом, потому, что все отпущенное ей время она могла находиться в кругу родных, как если бы среди них, никуда не исчезая, находилась и ее сестра. Однажды она даже увидела ее, стоя ранним утром у окна: сестра покупала молоко и сыр у пышнотелой африканки, на голове которой пламенел роскошный цветастый тюрбан. У Даниэлы сердце едва не выскочило из груди, когда она узнала грациозный силуэт сестры и старую шерстяную шаль, наброшенную на плечи; она так хорошо помнила эту шаль по временам, проведенным в родительском доме.
Альбом с фотографиями ее внуков завершил свой путь с коленей к ногам ее соседа, который – разумеется, непреднамеренно – наступил на него. Она со всей присущей ей вежливостью попросила его поднять альбом; он поспешно сделал это, извинившись: он просто его не заметил. Стюардесса, которая приступила к уборке использованных подносов, спросила, не желает ли дама, все-таки, тоже позавтракать – и после минутного колебания она кивнула, решив не отказываться, сама не зная, почему. Но когда приподняла фольгу, прикрывавшую горячее блюдо, и положила в рот первый крошечный кусочек мяса, почувствовала позыв рвоты, поднимавшийся из самой глубины тела – точь-в-точь как давно, много лет назад, чувствовала подобные импульсы в самом начале беременности. Ее преисполненный желаниями, нетерпеливый и энергичный муж всегда был готов прикончить то, что она всегда оставляла в тарелке – даже когда она вполне в состоянии была бы справиться с порцией, она намеренно останавливала себя и оставляла ему пусть символическую, но долю, тем самым вознаграждая его за преданность и демонстрируя ему свою. Но на этот раз не было рядом никого, способного избавить ее от этой отвратительной еды. В замешательстве разглядывала она оставшиеся на откидном столике нож и вилку, покажется ли дружеским ее жест, если она предложит абсолютно незнакомому, но явно голодному человеку свою порцию, после того, как она попробовала пусть даже абсолютно микроскопический, но все же кусочек? В конце концов, решила она, будь она немного (много) моложе, этот (и не только этот) молодой человек, скорее всего, не отказался бы, возможно, просто из желания познакомиться с ней.
Она решилась и с искренней радушием протянула ему коробку с завтраком. Молодой человек покраснел. Он явно колебался, не зная, как поступить. Он, судя по всему, вырос в благополучной семье, в которой вряд ли предполагалось, что можно есть из чужой тарелки.
– Почему вы сами не хотите это съесть? Все так замечательно… вкусно.
– Пожалуйста, возьмите…
Она сказала это, стараясь, чтобы звучало строго, не оставляя молодому человеку времени на обдумывание, как сказала бы ему мать. А затем без лишних слов положила поднос ему на колени, пока находившаяся совсем близко стюардесса не сбросила все в свою тележку с остатками еды и грязной посуды.
Молодой путешественник был в затруднении. Но юношеский, испытывающий голодный спазм организм не оставлял ему выбора, он машинально, с застенчивой улыбкой, протирал салфеткой лежавшие на подносе Даниэлы пластмассовые одноразовые нож и вилку, которых минуту назад касались ее губы, а затем разом вонзил их в уже начавший остывать омлет. Его соседка одобрительно покивала, но удержала себя от представившейся возможности завязать легкий дружеский разговор, к которому что-то внутри нее подталкивало, и, преодолев это желание, собрала газеты, лежавшие грудой у нее на коленях и углубилась в них, то и дело переводя взгляд на картинки, а с картинок на текст.
