— Я не спал всю ночь… случившееся кажется мне ужасным сном, Таша. Я думаю о тебе каждую минуту, и хочу, чтобы ты поверила, что мне очень жаль. Я должен был держать себя в руках.
— Ты можешь повторить это сотню раз, но это ничего не изменит. Я никогда не прощу тебе того, что случилось, и как только выйду из больницы, подам на развод.
Айзек в течение нескольких секунд смотрит на меня, словно не веря в то, что я говорю серьезно, и прячет лицо в ладонях. Я отворачиваюсь и разглядываю потолок, мечтая избавиться от навязанного спектакля.
— Вчера мне звонила Эмми и спрашивала о тебе, — глухо произносит он, подняв голову. — Твой телефон выключен, и она начала беспокоиться.
— И что ты ответил?
— Сказал, что ты сама с ней свяжешься. Я не стал говорить о больнице, так как не был уверен, что тебе этого хочется. На работе начнут обсуждать твое состояние, а ты ведь этого не любишь.
Я беззвучно усмехаюсь.
— А ты можешь быть очень заботливым, когда тебе это выгодно. Отвези Сэма к моим родителям, и скажи ему, что у мамы возникла срочная командировка, — перед глазами всплывает красивое лицо сына, и грудь атакует острый приступ тоски по по нему. Сколько я пробуду здесь, прежде чем смогу его увидеть? Неделю? Больше? Мы никогда так надолго с ним не расставались.
— И еще скажи, что я очень по нему скучаю и привезу подарок.
— В офисе тоже сказать про командировку? Твои сотрудники и Эверли будут спрашивать.
Я даю себе время на раздумья и согласно киваю. Сочувствие и жалость нужны мне еще меньше, чем разговоры.
— И предупреждаю в последний раз: я не желаю тебя здесь видеть. Еще один визит, и я дам согласие на дачу показаний.
Айзек выглядит так, словно хочет возразить, но вместо этого плотно сжимает губы и поднимается со стула.
— Мне нужно слетать в Орландо на неделю — решить вопросы с закрытием офиса. Надеюсь, к тому времени ты смягчишься, и мы сможем спокойно все обсудить.
Я ничего не отвечаю, потому что не хочу тратить скудные остатки энергии на переубеждение. Мое решение не изменится, а Айзек в силу своего характера будет открещиваться от реальности до последнего. Его проблема, не моя.
Муж топчется возле моей кровати еще несколько секунд, после чего раздается прерывистый нервный вдох и стук удаляющихся шагов. Когда дверь за ним закрывается, я тянусь к тумбочке за стаканом воды и замечаю букет цветов. До нелепости огромный, до отвратительности дорогой и до омерзения стильно оформленный. Если бы я умерла, Айзек наверняка скупил целую флористическую лавку, и мои похороны превратились в карнавал.
Через полчаса в палату приходит доктор Тернер, справляется о моем самочувствии, говорит о низких показателях гемоглобина и тяжелой анемии. На вопрос, когда меня выпишут, туманно отвечает, что нужно наблюдать за моим состоянием в динамике, после чего вновь оставляет меня одну. Мне приносят завтрак, и когда санитарка возвращается, чтобы забрать поднос, я прошу ее вынести из палаты помпезный пахучий букет. Недоумение и вопросы на ее лице игнорирую и отворачиваюсь к окну. Мой телефон лежит на тумбочке вместе с зарядкой, в кресле стоит сумка, которую, очевидно, привез Айзек. Нужно включить мобильный и набрать маме, но я говорю себе, что сделаю это позже, и вновь проваливаюсь в темный беспокойный сон.
В следующий раз я открываю глаза от позыва в туалет — первый за вторые сутки. Когда я прошу медсестру помочь подняться, то получаю категоричный ответ, что вставать мне запрещено и первое время придется ходить в пластиковый лоток. Несмотря на ее протесты, я предпринимаю самостоятельную попытку слезть с кровати, но голова мгновенно начинает кружиться, и приходится лечь. Женщина подкладывает под меня жалкое подобие унитаза и выходит из палаты, но даже после этого мне не сразу удается помочиться — слишком велико ощущение беспомощности и унижения. Когда медсестра уносит лоток, я несколько секунд борюсь с набежавшими слезами и в конце-концов проигрываю: они скатываются по щекам, затекая под ворот больничной сорочки.
Не знаю, сколько я лежу, бесцельно разглядывая потолок, пока дверь не открывается, и в палату, благоухая свежими парфюмерными тенденциями, входит мама. Выглядит она как всегда безукоризненно: начиная от укладки, заканчивая туфлями от Валентино.
— Таша, — ее голос звучит непривычно взволнованно, на переносице обозначился залом, которого я раньше не замечала. — Я приехала как только Айзек нам рассказал… — она ощупывает взглядом мое лицо и накрашенные губы начинают дрожать. — Ты такая бледная… Твой лечащий врач сказала, что тебе ничего не угрожает, но ты потеряла много крови. Это ужасно, ужасно… Я даже думать не хочу, что мы могли лишиться тебя.
Кажется, еще никогда я не видела маму такой расстроенной, и дочерний инстинкт вынуждает меня подарить ей слабую улыбку.
— Опасность миновала. Доктор Тернер пообещала поставить меня на ноги. А где папа?
— Он очень хотел приехать, но тогда нам было бы не с кем оставить Сэма. Гордон завтра непременно заедет к тебе вместе с Кларком и Тайрой.
При упоминании имен последних в голове начинает гневно шуметь. Пусть родители Айзека не виноваты в том, что со мной произошло, я не испытываю ни малейшего желания их видеть.
— Если кто-то из них появится на пороге моей палаты, я буду настаивать на том, чтобы их выпроводили.
— Таша, да что с тобой? — даже мое нахождение на больничной койке не способно стереть недовольство в тоне мамы. — Они родители твоего мужа и наши друзья…
— Мне наплевать. Как только я выйду отсюда, я подам на развод.
— Я даже не буду спрашивать, что натолкнуло тебя на подобную мысль, потому ты явно не в себе. Тебе нужно отдохнуть…
Близость смерти многое расставляет по своим местам, и я слишком без сил, чтобы поддерживать чужую потребность зарывать голову в песок.
— Как по-твоему, почему я здесь, мам?
— Айзек сказал, что ты запнулась и неудачно упала.
Я не удивлена. Разумеется, он бы никогда не озвучил правду.
— Он забыл сказать, что залепил мне пощечину, из-за которой я ударилась головой об угол журнального стола. Это падение едва не стоило твоей дочери жизни.
— Что за бред, Таша, — на лице мамы расцветает неподдельные изумление и возмущение. — Для чего ему тебя бить?
— Потому что он слабак. Думал, что я иду заниматься сексом с Джейденом Ридом, к которому сам же и отправил меня с мольбой спасти компанию, которую бездарно просрал.
— Ты слышишь себя со стороны? Как такое вообще могло прийти в нему в голову? Это же полная нелепость.
Улыбка стоит мне пронзительный боли в макушке, но я все равно улыбаюсь, продолжая потакать своему садистскому припадку. Не одной мне пора взрослеть.
— Потому что это правда. Сын нашей домработницы трахает меня по четвергам в своем гостиничном номере. Это было одним из условий того, что он согласился вложить деньги в «Эванс&Фьюри». Безоблачная жизнь твоя, отца, Тайры и Кларка оплачена мной. Так что да, я имею полной право сказать, что их опостылевшие лица рядом с собой я видеть не хочу. Нравится такая правда, мама?
