– Но если у тебя много друзей, это не значит, что тебе не бывает одиноко.
С этим он тоже был согласен.
– Максим… – Полина задумалась. – Он, знаешь, он очень похож на меня. У него много чего есть, и он тоже не знает, как этим всем распорядиться.
– Это, например, чем?
– Ну, – Полина засмеялась, – ну вообще жизнью. Я вот пытаюсь понять… Видишь, в Питер приехала. – Она снова посмотрела на порт, шутливо делая вид, что внимательно там что-то высматривает. – Я, когда это все пойму, может, и Максиму смогу помочь. Подскажу, как искать надо.
– А если вы когда-нибудь все-таки встретитесь, если он вернется из этой своей командировки на Северный полюс и окажется штопаным клоуном?
– Да нет, вряд ли. Скорее всего, он окажется собой. А это уже кое-что. Ну а если не окажется, я же не стану от этого хуже или лучше.
– Полин, а почему ты не носишь украшения?
– Я ношу с собой сборник стихов великого русского поэта Таганова, куда мне еще и украшения носить.
За девятнадцать лет в жизни Андрея было не так много по-настоящему светлых, тихих моментов. Этот вечер стал, скорее, исключением из правила.
* * *
Если б я был цветком, то был бы гвоздикой,
Чтоб меня вспоминали только по праздникам:
Дарили героям и клали к убитым,
На линейку несли первоклассники.
Если б я был одним из семи дней недели,
То я был бы вторником – это понятно.
Не таким ненавистным, как понедельник,
Но и желанным вряд ли.
Мне хотелось бы быть совершенно обычным
И делать свое незаметное дело.
Но не получается. Категорически.
Кто-то должен быть смелым.
* * *
22 июля
Полли 00:15
Прости, что не отвечала, я только вернулась домой. На кораблик сегодня так и не попали, зато была в Музее-квартире Зощенко (класс), Музее нонконформистского искусства (ну ничего), Мариинском театре. И, ты будешь смеяться, опять ошивалась неподалеку от порта! Так случайно вышло. Но я все время прокручиваю в голове тот момент, когда бабушка оттуда уезжала, с этого самого места. Выходит, в жизни очень много случайностей, которые в общей своей массе выходят эдакими неслучайными случайностями, понимаешь? Не выйди она замуж, не уехала бы в Севастополь. И я бы не родилась в городе на берегу, а может, вообще бы не родилась. Бабушка об этом тоже мне в письме пишет: не поднимись она на этот корабль, может быть, сложилась бы ее жизнь по-другому, может быть, и мама была бы жива? Если бы да кабы, может, ни мамы, ни меня вообще на свете не было бы. А так хорошо, что я есть. Только я начинаю тут немного запутываться. Ты приезжай уже, чтобы я распуталась поскорее, ладно?
* * *
– Я думал, – заявил Максим.
Продолжения не последовало, и Андрею пришлось уточнить, о чем же именно он думал.
– Ты сказал мне неправду, – пояснил Максим.
Андрей парировал, что уж чья бы корова мычала.
– Это другое! Мне врать нельзя.
– А Полине – можно?
Максим согласился, что тоже нельзя.
Они сидели в кафе напротив Андреева дома. Максим ел.
Драки, которую планировал вконец озверевший ждать предателя Максим, тоже не вышло.
– Бедный я, бедный, – расстроенно подытожил Максим.
– Я ведь не хотел, чтобы так вышло, – мягко сказал Андрей. И, видя, что это не работает, добавил, по возможности, бодрым, успокаивающе-уверенным голосом: – Может, пусть она выбирает сама?
– Она тебя тогда выберет. Ты же лучше меня.
Андрею стало очень грустно. Как же точно описала Максима Полина, никогда его при этом не видя.
– Давай отвезу тебя домой, – вздохнул Андрей.
– Мосты же.
– Я по кольцевой. Правда, Максим, честное слово, я не хотел, чтобы все так вышло. Ну ты мне веришь или нет? Это все, знаешь, это все пройдет и как-то решится и встанет на свои места. А сейчас погано. Погано же, да?
– Погано, – вздохнул Максим.
И замолчал до самого дома, где они потом еще долго сидели в машине и все так же подавленно молчали. Андрей смотрел на руль и думал о том, что быть взрослым очень неприятно.
Глава десятая
#пустьпобедиткощей
Вопреки всем моим прогнозам и опасениям, Таганов папе понравился. И стихотворения ему понравились тоже. Таганов стеснялся и сам ничего не читал, вообще вел себя тихо, но я отцу заранее принесла его последнюю подборку в «Литературной газете». Отец очень живо и заинтересованно Славу расспрашивал: мол, а как это, вот ты пишешь, а пишешь это для чего? Какой ты несешь посыл? Ведь если ты его несешь, ты его, значит, для себя уже нашел и определил, а теперь вещаешь? Или, может, пишешь как раз для того, чтобы это все как-то понять и найти?
От его искренней заинтересованности и симпатии Таганов совсем успокоился и доверительно начал вещать. Я не слушала. Вопрос о посыле мы обсуждали со Славой с такой частотой и периодичностью, что к тому времени я уже выучила не только весь разговор, но и поняла, когда и каким образом всплывает сама эта тема. Читая о наших приключениях полувековой давности, ты наверняка думаешь о цензуре того времени. Я не хочу очернять или обелять прошлое – ни наше общее, ни свое. Конечно, в то время была цензура. Были госзаказы. Много всего было плохого, и хорошего тоже было много.
Я пытаюсь рассказать тебе, каков был Таганов. Понимаешь, Полина, он всегда был вне всего. Он даже сам о себе говорил: «выпавший из контекста». Не вписывался ни в какие рамки, считая, что для живого человека это вообще физически невозможно.
В минуты душевных сомнений он скрежетал зубами, не зная, насколько ценны или же вторичны его стихи. В остальное время его столь многое интересовало в окружающей его реальности – будь то наша с ним ссора или потребность человечества в захватах чужих, им не принадлежащих территорий, – что он физически не мог подолгу фокусироваться на собственной персоне.
Его стихи, как я уже писала, часто попадали в печать без усилий с его стороны, но и без его ведома. Возможно, они подвергались цензуре, но Слава часто не помнил своих стихов наизусть и не замечал правок.
Его цитировали, его книги читали друг другу незнакомые ему люди, и он не только об этом не знал – его это даже не интересовало. Он все время разрывался изнутри, я не знаю, как сказать точнее.
Однажды он впал в бешенство, став свидетелем случайной сценки. В очереди перед нами стояла женщина, у которой при неловком движении выпал из сумки кошелек. Мы были с одним из бесконечных тагановских приятелей, которого Слава в тот период более всего ценил.
