Я пишу тебе эти строки и уже не так уверена, что хочу, чтобы ты их прочитала. Их бы сократить, но это невозможно, я не могу заставить себя их перечитывать.
Вот такой способ навсегда оставаться молодыми – пан или пропал, делать все максимально и без оглядки. Хотя это зачастую неконструктивно и почти всегда недальновидно и даже наивно.
Но все же. Вместо того чтобы сидеть и бояться скорой смерти, я воображаю, какой будет твоя дальнейшая жизнь. Приедешь ли ты когда-нибудь в Петербург? Это неважно, но мне бы хотелось, чтобы приехала.
Всегда очень сложно говорить «прощай», но глупо в такой ситуации сказать «до свидания». Вместо этого я говорю тебе: я очень тебя люблю.
С любовью, твоя бабушка.
* * *
Над Мойкой и Невой плывет туман,
А я плыву по Невскому проспекту
И жду, когда уже наступит лето,
Как будто лето все расставит по местам.
Тебе очень идет это небо,
Этот город и эти прохожие.
Я же тебе читаю молитву —
Ты, пожалуйста, будь осторожнее!
От Гражданки до Ветеранов,
От Просвета и дальше на Юг
Я люблю тебя, как ни странно,
Я люблю тебя, мой Петербург…
* * *
Максим спал как убитый. Это оттого, что на природе, и еще оттого, что все это, пусть и печально, но наконец закончилось. Он ухитрился проморгать Андрея, Дамблдора и Полину.
Ну хотя бы можно теперь приложить все усилия, чтобы не проморгать все остальное. Это не утешало, конечно. Пусть сон не лечит, но все временно выключает и приостанавливает. Таганов был не дурак, когда пытался заболеть, чтобы проспать и так пережить всякие неприятности.
Максим спал и спал, он заснул очень рано и не намеревался просыпаться в ближайшие сто лет или хотя бы неделю. В это время Андрей тарабанил в дверь его квартиры, орал во дворе и даже кидал в окна камни. Потом догадался позвонить Максимовой бабушке и вычислить Максимово местонахождение. Потом гнал по утренним пробкам к Максиму в садоводство. Получилось быстро, потому что все ехали, наоборот, в город, а не прочь из него.
Но все равно времени было так катастрофически мало, что ни на какие долгие объяснения и уж тем более на чай с яичницей и оладьями растрачиваться было нельзя. Бабушка пыталась добудиться Максима. Потом Андрей приступил к этому занятию сам, так и не решив, что лучше, – облить его водой или придушить подушкой.
– Вставай, вставай, несчастный идиот, – рычал Андрей, скатывая Максима на пол с кровати. – У Полины через два часа самолет, ты это понимаешь?!
Максим не понимал вообще ничего, и бабушка мешала, втолковывая Андрею, что, пока Максим не поест, соображать он при всем желании не сможет. Андрей тормошил Максима так, что со стороны это походило на избиение.
Пока Максим стонал, он успел посмотреть по навигатору пробки. От недосыпа и волнения Андрей ощущал нечто сродни просветлению, что давало ему возможность мыслить одновременно заторможенно, очень быстро и крайне креативно.
– Ты едешь в другую сторону, ты об этом знаешь? – хмуро буркнул Максим совершенно сиплым голосом. Нос у него все еще был похож на покрашенную гуашью картошку, а глаза напоминали две маленькие щелочки.
– Мы на кораблик.
????
– Короче, из Петергофа до центра на «метеоре», это тридцать минут, потом сразу на «убер» и по кольцевой до аэропорта.
Жизнь – это, конечно, совсем не кино, но все равно получалось прямо как в фильме, – наперегонки со временем и прочими обстоятельствами непреодолимой силы, во имя такой благородной цели, как любовь.
И пусть все развивалось по сценарию третьесортной голливудской комедии. Это было очень важно и потому безразлично, как это выглядело со стороны.
* * *
– Ой, не могу, ой, не могу, – стонал Максим.
– Быстрей, ну быстрее же, ну!
Это они неслись уже по аэропорту.
«Она уже в каком-нибудь зеленом коридоре. Нас уже никуда не пустят. Уже полдень, а посадка закончилась полчаса назад. Это все-таки не кино».
Максим плюхнулся на металлическую лавку, сшибая чей-то чемодан.
– Улетела.
– Улетела.
– Ну и знаешь… Знаешь, это было бы, ну… Все равно, что бы я ей сказал? Что вообще сказать можно? «Извини, за две недели произошло столько всего, что я случайно не сказал тебе ни слова правды. Я столько наврал, а еще умерла собака».
– Знаю, понимаю, да. Просто стало так важно, чтобы она не уехала обманутая. Я загнался. Извини. Вообще, слушай, вообще за все извини, мир?
– И ты, это, меня тоже извини. Что я такой. Наверное, я дурак, не знаю.
Торопиться было больше некуда – не успели, не успели. Обратно – на дачу, на речку, к бабушке, все равно на участке оставлена машина.
– Знаешь еще что, – проговорил, неловко поднимаясь, Максим, – может, мы сами все это придумали? Но все равно. В смысле, это стало реальным, даже если мы и придумали.
Андрей согласно молчал, потому что возразить ему было нечего.
– Ой, да! Забыл сказать, Кеша – отличный мужик оказался. Зря ты в школе его гонял.
– Я много чего делал зря, – заметил Андрей как можно сдержаннее.
Но и так было понятно, что он имел в виду. Они еще немного посидели и поплелись на маршрутку.
– Мальчики?
Полина стояла справа от памятника непонятно чему.
Крылатый бронзовый бородач смахивал на авиационного кентавра в пилотном шлеме с очками и лопастями моторчика вместо сердца.
– Рейс задержали, там на табло написано. Вы правда не видели?
Максим сделал неловкий шаг ей навстречу.
Полина улыбалась. Очень по-тагановски, весело и открыто.
Андрей держался на почтительном расстоянии и оттуда стоял переживал.
И вот что теперь Полине сказать? Как все произошедшее уместить в одну фразу и чтобы при этом хоть что-то сделалось понятным?
«Мы сами все придумали, а потом это стало реальным?»
Андрей жестами призывал Максима быть смелым и сильным, иначе он проиграет.
– Можно, я тебя поцелую? – брякнул, набрав полную грудь воздуха и в последний момент поперхнувшись, Максим.
– Здорово, что ты спросил. Думаю, можно.
Место, где они стояли, нельзя было назвать особенно романтичным. Это опять же в кино очень зрелищно и красиво люди прощаются и находят друг друга после долгой разлуки в аэропортах.
А тут справа от них стояла сомнительной красоты статуя, слева в ларьке продавали хот-доги и пирожки, люди вокруг боялись опоздать и нервничали, путали многочисленные выходы и не понимали, в какой терминал им надо; останавливались маршрутки и выгружали новых нервных пассажиров. Частным автомобилям бесплатно парковаться было нельзя, но все хотели сэкономить, потому выкидывали и подбирали родственников почти на лету.
