Он мог думать только об этих крохотных пальчиках, сжимающих его руку, о сияющих глазах, о губах, которые влекли его все больше. Он не замечал, что ел и пил, ему было просто хорошо.
Уже позже, поднимаясь в комнату баронессы, он с ужасом думал, как сумеет объяснить им обеим, баронессе и Ванде, что их любовь обречена с самого начала.
Подойдя к двери, Ванда успокоила его:
— Пожалуйста, не бойтесь ее. Я тоже была напугана поначалу, пока не поняла, как она добра и одинока. Она бывает резковата, но только потому, что не хочет показывать свою слабость и не любит, когда ее жалеют. Баронесса так добра ко мне!
— А разве можно относиться к вам по-другому? Ванда отвела глаза, и ее лицо помрачнело.
— Я не смогла выполнить обещание, данное князю, — сказала она.
— Князю Меттерниху? Он не имеет права заставлять вас шпионить для него.
— Это нужно Австрии, — поправила она его.
— Да хоть силам небесным! Возмутительно было с его стороны просить вас об этом. А с вашей стороны — глупо согласиться на это.
— Князь был в отчаянии, — объясняла Ванда. — А в Вене никто не знал меня, и он подумал, мне повезет там, где он бессилен. Это было безнадежное дело — я ничем не смогла помочь ему.
— И слава Богу! — резко ответил Ричард. — Я скажу при случае князю все, что думаю о нем и его интригах.
— О нет, ни в коем случае! Я не хочу, чтобы вы стали врагами! — поспешно воскликнула Ванда.
Губы Ричарда сжались.
— Тогда мы пойдем к нему вместе. Я не позволю никому пугать вас.
— Я не боюсь его, в самом деле. Но мне очень приятно слышать, что мы пойдем к князю или куда-нибудь еще… вместе.
После таких слов Ричард мог только обнять и расцеловать Ванду, а его сердце с отчаянной радостью выстукивало одно слово: вместе, вместе…
Но их планам не суждено было сбыться: к Меттерниху они не попали. Князь решил воспользоваться затишьем на конгрессе и несколько дней передохнуть. Он не посвящал никого в свои планы, так как знал, что его отъезд вызовет бурный протест в дипломатических кругах, в том числе и самого императора Франца.
Он с таким трудом одержал несколько побед, так много сил вложил в работу конгресса, что чувствовал: если он не отдохнет несколько дней, может потерять и то немногое, чего удалось достичь. Очень сказывалось напряжение последних дней.
Он был измотан не только делами конгресса. Ведь нельзя было забывать и о Наполеоне. День за днем Клеменс проводил в седле, двигаясь с армиями-победительницами. Без какого-либо отдыха или передышки он проводил переговоры в Лондоне, Париже, а сейчас в Вене.
Все навалилось сразу: и обязанности перед императором, и раздражающее упрямство русского царя, и махинации Талейрана, и оппозиция политических сил. К тому же он очень простудился во время похода и чувствовал себя совершенно разбитым. Он знал, что если не отдохнет сейчас, то вскоре совсем выйдет из строя и не сможет служить ни своей стране, ни своим целям.
Последнее слово было за Юлией. Именно она решила, что ему пора отдохнуть. У отца графини Софии было поместье недалеко от Винер-Нойштадта, Это было идеальное место для отдыха, и граф Сеченьи был счастлив принять князя Меттерниха, а главное — Юлия была готова сопровождать его.
Князь Меттерних молча выслушал графиню, но по его лицу она поняла, что он согласен на все. Правда, Клеменс не был уверен в том, что она поедет с ним. Какой же радостью засветились его глаза, когда Юлия сообщила о своем решении.
— Да, я еду с вами, — сказала она, — но как сиделка, чтобы ухаживать за вами, следить за вашим здоровьем. И извольте подчиняться мне.
— А разве я не подчиняюсь вам во всем? — спросил Клеменс и сжал ее пальцы.
Юлия, конечно, видела, как он страдает оттого, что она держала его на почтительном расстоянии, но ей хотелось быть уверенной в его любви и преданности. Она так долго ждала его!
Она с нежностью смотрела на его утомленное лицо, круги под глазами.
— Все будет хорошо, дорогой мой, вот увидите.
Сейчас Клеменсу было достаточно даже этих слов.
Через два дня Юлия и Клеменс покинули заснеженную столицу и направились к югу. Мимо окон их кареты проплывали поместья, небольшие дома, молчаливые леса и серебристые реки. Князь отвык от таких мирных пейзажей, он просто забыл, что Австрия может быть столь спокойной и умиротворенной.
Клеменсу необходимо было успокоиться. Как и в первую встречу с Юлией, он чувствовал, что покой нисходит на его душу и сердце только от одного ее присутствия. Даже несколько часов рядом с ней сотворили чудо: он почувствовал, сколько сил она ему дарила.
Добравшись до Винер-Нойштадта, они пересели в открытые сани. Венгр, которому поручили доставить их в поместье, уже ждал и, укутав путешественников пушистой накидкой из лисьих шкур, быстро погнал лошадей. Сияло солнце, свежий морозный воздух пьянил, как вино.
Заснеженная дорога вела в горы. Какой далекой казалась отсюда суетная жизнь столицы. Кругом были молчаливые холмы и далекие горы, сверкающие ледниками на фоне чистого зимнего неба. Здесь царил мир, и вдруг возникало неожиданное чувство, будто ты вновь родился в этом нетронутом мире.
Наконец Клеменс и Юлия подъехали к поместью графа Сеченьи на берегу озера Нойзидлер, которое было известно тем, что его воды таинственным образом вдруг уходили под землю, и какое-то время — иногда десятилетиями — оно было похоже на пустую чашу. В последний раз вода не появлялась так долго, что крестьяне стали возделывать дно озера, построили несколько домишек. Потом озеро неожиданно наполнилось.
Сейчас оно было покрыто толстым слоем серебристого льда, но, казалось, сохраняло свою волшебную тайну. Слушая звон колокольчиков, щелканье кнута и мерно покачиваясь в санках, Клеменс думал о том, что уготовит им жизнь. Может быть, они с Юлией так же, как эти воды, однажды уйдут, и останется лишь память об их большой любви…
Вскоре показалась охотничья усадьба: одноэтажное здание, довольно крепкое с виду, построенное вокруг центрального двора. Граф Сеченьи встретил гостей и проводил в большую уютную комнату. Огромные поленья пылали в камине, и, кроме того, топились еще изразцовые печи, расставленные по углам. Воздух был сухой и теплый.
Шторы еще не были опущены, и Клеменс подошел к окну. Как пустынно и тихо кругом, словно на многие километры вокруг нет ни души, только снежные долины и горы. Начинало смеркаться. Кое-где внизу виднелись стайки куропаток.
— Господи, наконец — покой, — прошептал Клеменс, боясь поверить в это.
Вдруг его будто укололо воспоминание о Вене. Как там?.. Все что угодно может произойти в его отсутствие, любой кризис может возникнуть — и он не сможет ничему помешать!
Он так задумался, что не заметил, как подошла Юлия. Она тронула его руку, и, обернувшись, он увидел ее улыбку. Граф пригласил их к обеду и объявил, что вынужден покинуть их. Он торопился на объезд своего хозяйства.
