На Хай-стрит священник повстречал невестку Исайи Гормли, женщину ленивую и весьма плодовитую. Пятерых из шести ее детей забрали в инфекционную больницу – они стали жертвами эпидемии скарлатины. Многодетная мать стояла в дверях небольшого коттеджа и кормила пышной грудью своего младшего отпрыска. На лице ее застыло сонливое блаженное выражение. Грязная женщина с растрепанными волосами на пороге запущенного дома. «Lutulentus sus»
[71], – вспомнилось вдруг пастору. Так в школьные годы учитель латинского языка отозвался о неряшливой парте и тетрадях самого преподобного Клапледи.
Миссис Гормли-младшая принялась тараторить.
– Я всегда говорю: нет худа без добра! – выпалила она и едва не задушила своего младенца, прижав его лицо к обильному молочному источнику. – Для меня это настоящий праздник. Теперь, когда детей нет, мне даже не верится, что я жива… Нет, я не скучаю по ним. Но, надеюсь, они вернутся не слишком скоро. Для них это тоже каникулы.
Мистер Клапледи с тягостным чувством заторопился прочь. Похоже, все его попытки хоть как-то улучшить условия жизни и изменить образ мыслей жителей деревни оставались бесплодными. Но нельзя отчаиваться, напомнил себе пастор. Он не должен терять надежды. И мистер Клапледи снова прибегнул к своему испытанному средству: принялся бормотать себе под нос первые же стихотворные строки, что пришли ему на память:
Где Бахрам отдыхал, осушая бокал,
Там теперь обитают лиса и шакал.
Видел ты, как охотник, расставив капканы,
Сам, бедняга, в глубокую яму попал?
[72]
Пастор вдруг с ужасом осознал, что невольно впал в неверие – скверную штуку сыграла с ним память, – и поспешил направить мысли в иное русло: подумал о Гормли, который, как он полагал, все еще возился в зловонной яме.
Исайя между тем находился неподалеку. Когда священник покинул коттедж Гормли-сына, из-за угла дома показалась фигура отца. С лица его невестки тотчас слетело блаженное выражение.
– Что вы тут делаете в это время? – завизжала она пронзительно. – Разве вы не должны чистить сливную яму пастора? Там работы на целый день!
Старый Гормли пал духом, он боялся ее.
– Я и начал, но потом объявил забастовку, вот так. Я никому не позволю придираться к моей работе, даже священнику. Я бросил это дело, пусть преподобный сам разбирается.
Он обнажил беззубые десны, довольный своей убогой шуткой. Миссис Гормли-младшая раскатисто расхохоталась, но без всякого веселья. От старого болтуна шел густой пивной дух.
– Значит, забастовку? Вы старый пустобрех, никчемный ленивый бездельник! Мало мне приходится кормить голодных ртов на заработок Джо, так еще один нахлебник выискался, и ему подавай еду да питье! Возвращайтесь к работе, и поживее, да не вздумайте никуда заглядывать по дороге: вам бы только развлекаться и болтать! Или вы принесете мне вечером пять шиллингов, что обещал за работу пастор, или ищите себе ужин и ночлег где-нибудь в другом месте. В этом доме нет места старым пройдохам и попрошайкам. Так что проваливайте…
Прежде чем женщина успела закончить свою тираду, Гормли двинулся через поле обратно к дому священника. Он готов был сбежать куда угодно, только бы спастись от злого языка сварливой невестки. Скрип колес его тачки вскоре затих вдали. Была у Гормли и еще одна причина торопиться. Впереди он заметил пастора: тот направлялся к своему дому коротким путем, через церковное кладбище, за стеной которого находилась сливная яма. Исайе нужно было открыть крышку отстойника и сделать вид, будто он усердно работает, прежде чем появится мистер Клапледи. В противном случае пастор прогонит его, и тогда прощайте, пять шиллингов… Он перешел на тяжелую, неуклюжую рысь, так что тачка грохотала по дорожке, подскакивая на камнях.
Тем временем пастор, задумчивый и безмятежный, как прежде, уже достиг кладбища и с удовольствием предвкушал, как вот-вот ноздрей его коснется аппетитный аромат ростбифа, йоркширского пудинга и запеченных в тесте яблок, что готовились ему на обед, когда у него мелькнула внезапная мысль. На неосвященной земле возле кладбищенской ограды, на пригорке, откуда хорошо просматривалось конечное звено сточной системы при пасторате, располагалась цыганская могила с большим камнем. Его поставили цыгане в память о своей усопшей королеве. Еще до того, как мистер Клапледи прибыл в Хилари-Магну, на камне выбили странную надпись, чему никто не помешал:
Разросшейся тьмою
Дом окружен.
Царствуют всюду
Заняв место приходского священника, добродушный мистер Клапледи негодовал, что на могильной плите позволили высечь столь мрачную эпитафию, вселяющую безысходность. Он сразу решил исправить зло, но все откладывал – находились более важные и неотложные заботы. Однако неделю назад на собственные средства заказал местному каменщику еще одну надпись на надгробии, которая теперь отчетливо белела на темном камне в контрасте с потускневшими буквами старых строк: «Доколе день дышит прохладою, и убегают тени»
[74]. Пастор с удовольствием полюбовался плодами своих трудов. Мысли его легко перескочили ничтожные преграды настоящего и устремились в будущее. Душа словно обрела крылья и воспарила ввысь.
Дикий вопль вернул мистера Клапледи с небес на землю. Казалось, в этом звуке слились бешеный рев быка, отделенного от стада, и стон сбитого с ног боксера в падении. Пастор заглянул за ограду – крик донесся оттуда. Там, возле отстойника, неподвижно стоял старый Гормли, будто прирос к земле. Он только что снял крышку с люка. Заметив, как настоятель прихода продирается сквозь кусты, Гормли указал заскорузлым пальцем на свою находку. Тело лежало на дне отстойника лицом вниз, с раскинутыми руками. Мистеру Клапледи незачем было спрашивать, кто это. Он узнал бесформенный вязаный костюм. Преподобный издал тонкий, придушенный крик и попытался заглушить его, прижав ладонь ко рту.
– Оставайся здесь, ни к чему не прикасайся и никого сюда не подпускай! – визгливо скомандовал он Гормли.
Пастор подхватил полы сутаны и побежал кратчайшим путем в сторону деревни. Он спотыкался, тяжело дышал и путался в складках облачения, словно торопился прийти первым в забеге в мешках, проводимом лигой трезвости.
Глава 2. Полицейскому испортили веселье
Констебль Сэм Харриуинкл, страж законности и порядка в Хилари-Магне и Парве, позаботился о том, чтобы служебный долг «присматривать за всем происходящим» привел его к большому полю фермы «Фоксхоулз», когда ее владелец мистер Уилрайт убирал пшеницу. Это событие всегда немного напоминало знаменитое дерби в Эпсоме. На поле не только стянулись работники, которые шли за грохочущей сноповязалкой, складывали вылетавшие из машины снопы в копны и собирали несжатые колосья, явился и маленький отряд охотников. Вспугнутые кролики, зайцы, дикие голуби и другие обитатели кустов и зарослей, что нашли себе еду и кров среди золотых колосьев, бросались врассыпную в поисках убежища, прочь от шумной машины и людей. Четыре праздных состоятельных джентльмена из здешних мест прибыли с ружьями по приглашению фермера, заняли позиции в четырех углах засеянного пшеницей прямоугольника, где неуклонно убывали ряды колосьев, и стали отстреливать спасавшихся бегством вредителей. Они принесли с собой корзины для пикника и пиво в бутылках, которое охлаждалось в ручье под кустом возле изгороди. Констебль Харриуинкл питал слабость к пирогу с телятиной и окороком, к холодному цыпленку и доброму элю. Довольные охотники, воодушевленные утренними победами над зверем и птицей, щедро делились угощением во время обеда.
