– Кой черт, конечно нет. А я этого и не говорю.
– Но здесь совсем другое дело. Несколько минут назад – ведь у меня в сумочке лежал пистолет, но я не могла его использовать. Бессмысленно спрашивать почему. Просто не могла.
Рэндалл выругался длинно и цветисто.
– Жаль, я его тогда не видел. Уж за мной бы не заржавело.
– Ты уверен?
Увидев, как изменилось выражение лица мужа, она подошла к нему и чмокнула его в кончик носа.
– Я совсем не хочу сказать, что ты бы испугался, ты же понимаешь, что я имела в виду совсем другое. Ты смелый, ты сильный, и я лично считаю тебя умным. Но ты подумай: вчера он обвел тебя вокруг пальца и заставил поверить, что ты видишь вещи, которых не было и в помине. Ну так почему же ты не взялся за свой пистолет?
– У меня не было ни случая, ни причины.
– Вот именно. Ты видел то, что должен был видеть, согласно чьему-то решению. Как можно драться, если нельзя верить даже своим собственным глазам?
– Какого черта, не может же этот проклятый коротышка…
– Не может, говоришь? А вот я тебе скажу, что он может.
Синтия начала загибать пальцы.
– Он может быть в двух местах одновременно. Он может заставить тебя видеть одно, а меня в то же самое время – другое. Помнишь, перед «Акме»? Он может заставить тебя считать, что ты посетил фирму, которая не существует, на этаже, которого отродясь не бывало. Он может пройти сквозь запертую дверь, чтобы воспользоваться пишущей машинкой. И он не оставляет отпечатков пальцев. Ну и что же получается, если сложить все это вместе?
– Чушь какая-то получается, – раздраженно махнул рукой Рэндалл. – Или колдовство. А в колдовство я не верю.
– И я тоже.
– Ну а тогда получается, – засмеялся Рэндалл, – что мы оба с приветом.
Однако смех его трудно было назвать веселым.
– Возможно, и так. Если это колдовство, нам стоило бы сходить к священнику.
– Я же сказал, что не верю в колдовство.
– Слышала. Ну а если второй вариант, нам нет никакого смысла пытаться следить за мистером Хогом. Ведь не может человек в белой горячке переловить своих зеленых чертей и сдать их в зоопарк. Ему лучше обратиться к доктору, как, возможно, и нам.
– Слушай! – неожиданно насторожился Рэндалл.
– Что слушать?
– Ты сейчас напомнила мне о совсем упущенном нами моменте. Врач Хога, ведь мы так и не проверили его.
– Но ты же сам и проверил, забыл, что ли? Никакого такого врача не существует.
– Я не про доктора Рено, я про доктора Потбери, того, к которому Хог носил свою грязь из-под ногтей.
– А ты что, веришь, что так оно и было? Я считала это частью той кучи вранья, которую он нам наплел.
– Я тоже. Но проверить все-таки не мешает.
– Зуб даю, нет такого доктора.
– Скорее всего, так оно и есть, но нам нужно знать. Дай-ка телефонную книгу.
Получив у Синтии справочник, Рэндалл начал его перелистывать.
– Потбери… Потбери. Здесь их целых полстолбца. Но среди них ни одного Д. М.
[5], – подытожил он безуспешные поиски. – Посмотрим «желтые страницы», иногда врачи не помещают в справочниках своего домашнего адреса.
Синтия передала мужу другой том телефонной книги.
– «Врачи и хирурги». Господи, да сколько же их тут! Врачей больше, чем забегаловок, – можно подумать, половина города только и делает, что лечится. Ну вот, пожалуйста. «Потбери, П. Т., Д. М.»
– Да, возможно, это тот самый, – согласилась Синтия.
– А чего же мы ждем? Поедем и узнаем.
– Тедди!
– Ну что тут такого? – оправдывающимся голосом спросил Рэндалл. – Ведь Потбери – это не Хог и…
– Не знаю, не знаю.
– Чего? Что ты хочешь сказать? Ты думаешь, что Потбери, может быть, тоже замешан во всей этой дикой афере?
– Я не знаю. Просто мне хотелось бы совсем позабыть про нашего милого мистера Хога.
– Слушай, киска, да чего же тут такого страшного? Сяду я в машину, быстренько доеду, задам глубокоуважаемому доктору пару вполне пристойных, уместных вопросов и вернусь как раз к ланчу.
– Машину мы отдали в ремонт, на притирку клапанов, ты что, забыл?
– Ну и что, поеду надземкой, даже и быстрее.
– Если ты так настаиваешь, поедем вместе. Теперь, Тедди, мы все время будем вместе.
Рэндалл задумчиво подергал себя за губу.
– Может, ты и права. Мы же не знаем, где сейчас Хог. Если ты предпочитаешь…
– Предпочитаю. Совсем недавно мы с тобой разошлись на какие-то три минуты – и посмотри, что из этого вышло.
– Да, пожалуй. И уж конечно, очень не хочется, чтобы с тобой что-то случилось.
– Я не про себя, я про нас, – возразила Синтия. – Если с нами случится, я бы предпочла, чтобы с обоими случилось одно и то же.
– Хорошо, – с неожиданной серьезностью согласился Рэндалл. – С этого момента мы держимся вместе. Если хочешь, сцепимся наручниками.
– Незачем, я и так от тебя не отстану.
6
Кабинет Потбери располагался на юге города, за университетом. Миля за милей рельсы надземки тянулись среди давно знакомых жилых кварталов. Обычно подобные пейзажи воспринимаются механически, почти не отражаясь в мозгу, но сегодня Синтия глядела на них и видела, причем видела окрашенными в тона своего мрачного настроения.
Четырех-, пятиэтажные дома без лифтов, отвернувшиеся фасадами от линии надземки, в каждом здании – не меньше десяти семей, а чаще – два десятка, даже больше. Дома эти теснятся почти вплотную друг к другу, деревянные крылечки черных лестниц ясно говорят, какими ловушками станут эти перенаселенные крольчатники в случае пожара, несмотря на свои кирпичные стены. Семейные постирушки, вывешенные сохнуть на эти самые крылечки, мусорные баки. Миля за милей уродливого, унизительного убожества.
И на всем – черная пленка грязи, вечной и неизбежной, – в точности такой же, как и грязь на раме вагонного окна, сквозь которое смотрит Синтия.
Она начала думать об отпуске, о чистом воздухе и ярком солнечном свете. Зачем оставаться в Чикаго? Чем этот город может оправдать свое существование? Один приличный бульвар, один приличный пригород на севере, но жить в нем по карману только богатым, два университета и озеро. А все остальное – бесконечные мили грязных, наводящих тоску улиц. Этот город словно огромный загон для скота.
Теперь дома сменились вагонным парком надземки, поезд свернул налево и полетел на восток. Еще несколько минут поездки, и они сошли на остановке Стоуни-Айленд; Синтия с большим облегчением вышла из поезда, избавилась от слишком уж откровенных, повергающих в уныние картин изнанки повседневной жизни – даже шум и грошовое торгашество Шестьдесят третьей улицы, по которой шли теперь они с Рэндаллом, казались предпочтительнее.
