– Хм. – (Ему показалось, что врач становится осторожнее.) – Это немного странно, но замечательно. Жаль, что ты серьезно не занимался скрипкой. Ты мог бы многого достичь. Да и сейчас не поздно. Почему бы тебе не заняться этим?
Он стоял и долго внимательно смотрел врачу в глаза, потом покачал головой.
– Бесполезно. Совершенно бесполезно. Общаться все равно ни с кем не смогу. Я одинок. – Он положил инструмент на место и вернулся к столу. – Мой ход, кажется?
– Да. Берегите своего ферзя.
Хейвард оценивающе посмотрел на доску.
– Совсем не обязательно. Он мне больше не нужен. Шах.
Врач прикрыл короля пешкой.
– Вы умело обращаетесь со своими пешками, но я научился предугадывать ваши ходы. Так что снова шах – и мат, я думаю.
Врач оценил ситуацию на доске.
– Нет, – наконец сказал он. – Нет, не совсем. – И отвел атакованную фигуру. – Не шах и мат, а пат на худший случай. Еще один пат.
Его расстроил приход Хейварда: тот нашел логически слабые места в его суждениях. Но он не мог ошибаться. С логической точки зрения мир является величайшим обманом, обрушивающимся на всех и каждого. Но что такое логика? Логика сама по себе есть величайшее надувательство, потому что оперирует недоказанными посылками; с ее помощью можно доказать все, что угодно. Мир есть то, чем он является на самом деле, и сам несет в себе доказательства своей несостоятельности.
Но что же делать ему? Может ли он провести грань между известными и неизвестными ему фактами, чтобы прийти к разумному пониманию мира, основанному только на фактах, – к пониманию, свободному от запутанных логических операций и посылок, в которых он не уверен?
Факт первый – он сам. Он хорошо знает себя, он существует.
Факт второй – существование «пяти чувств», все, что он сам увидел, услышал, обонял, осязал, испробовал. Осознавая пределы своих «чувств», он все же должен верить им. Без них он был бы полностью отчужден от мира, заперт в своей скорлупе, слеп, глух, отделен от всего. Он был бы одним-единственным существом на Земле.
Но чувства – это еще не все. Он знает, что ничего не придумал из того, что постиг благодаря чувствам. Но должно быть что-то еще, что-то, сделавшее мир доступным восприятию его чувств. Все философы, утверждавшие существование физического мира только в рамках субъективного воображения, сущие мошенники.
А что же еще? Есть ли еще какие-нибудь «третьи» факты, на которые он мог бы опереться? Нет, только не здесь. Он не мог себе позволить верить в то, что узнал из книг и чему его научили, во все то, что считалось непреложным фактом. Нет, он не смог поверить всему этому, потому что в общей сумме то, что ему говорили, чему учили в школе, было противоречивым, бессмысленным и глубоко несостоятельным.
Минуту… Все это нагромождение лжи, все эти бессмысленные противоречия являются фактами хорошо ему известными. Поэтому их можно считать очень ценной для него информацией.
Мир, каким он его видит, глубоко неразумен и одновременно слишком велик, чтобы быть абсолютно лишенным смысла. Если же мир не столь безумен, каким представляется ему, то существует какая-то сила, которая сделала его таким – для того, чтобы обмануть сознание индивида. Но почему именно его? Каков смысл этого подлога? В самом этом обмане и должен быть ключ к разгадке. Ему было суждено познать массу концепций окружающего мира – всяческие философии, религии, идеи «здравого смысла». Большинство из них были такими ничтожными, что их вряд ли можно было принимать всерьез. Но все они включали одно и то же положение, в которое он не мог не верить: то, что он был «человеческим существом» – как миллионы его современников и миллиарды тех, кто жил до него и будет жить после него.
Какая чушь! Ему никогда не удавалось вступить в настоящий контакт с себе подобными. В агонии своего одиночества он обманул себя, поверив в то, что Элис понимала его и была такой же, как и он. Он не удосужился тысячу раз проверить ее, потому что слишком невыносимой была для него мысль о возвращении к своему одиночеству. Ему очень нужно было поверить в то, что его жена – живое, дышащее существо, сделанное из того же теста, что и он, и что ей понятны все его сокровенные мысли. Ему не хотелось верить в то, что она просто зеркало, эхо или что-то невообразимо худшее.
Он нашел себе партнера, и мир стал меньше раздражать его, хоть и был таким же глупым и скучным. Он сделался в меру счастливым и отбросил свои подозрения. Даже свой однообразный труд он воспринимал терпимее, пока досадная случайность не пробила брешь во всем этом обмане, и все его подозрения вернулись и начали мучить его с удвоенной силой.
Он уже начал жалеть о том, что выдал им себя. Если бы он держал рот на замке, они бы не заперли его здесь. Ему следовало быть более проницательным, смотреть во все глаза и слушать во все уши, выуживать из них детали и мотивы заговора против него. Он смог бы перехитрить их.
Но они заперли его – и весь мир стал сумасшедшим домом, а они тюремщиками.
В замке повернулся ключ, и он увидел человека с подносом.
– Ваш обед, сэр.
– Спасибо, Джо! – сказал он. – Поставь сюда.
– Сегодня вечером кино. Не хотите пойти? Доктор Хейвард сказал, что вам следовало бы…
– Нет, спасибо.
– Лучше бы вы пошли, сэр. – (И он с удовольствием услышал настойчивость в голосе Джо.) – Фильм хороший. Будет и мультфильм с Микки-Маусом…
– Ты почти убедил меня. Проблемы Микки-Мауса похожи на мои. Но я не пойду. Пусть не трудятся пускать фильм.
– Но фильм будет в любом случае. Многие другие обязательно пойдут.
– Действительно? Что это – особый расчет или ты просто заговариваешь меня? Не стоит напрягаться. Я знаю всю эту игру. Если я не пойду, то и фильма не будет.
Ему не понравилась усмешка, которой Джо ответил на его выпад. Разве может быть так, чтобы это существо было сделано из одного с ним материала – хорошо развитые мускулы, флегматичность, терпеливость, что-то собачье во всем облике? Неужели он напичкан только рефлексами робота? Нет, он, скорее всего, один из них, если поставлен здесь.
Джо ушел, а он, занявшись едой, начал сгребать ложкой (единственным инструментом, которым его снабдили) кусочки уже нарезанного мяса. Он снова улыбнулся их предусмотрительности и расчету. Они не знают, откуда исходит опасность. Он не убьет себя до тех пор, пока есть надежда открыть истину. У него в запасе еще масса возможностей, прежде чем он примет это бесповоротное решение.
После ужина он занялся приведением в порядок своих мыслей и решил записать их. Он достал бумагу. Ему нужно начать с общей формулировки тех основных принципов, которые вдалбливались ему всю его «жизнь». Жизнь? Да, слово подходящее. Он записал:
«Мне сказали, что я родился столько-то лет назад и что через приблизительно столько-то лет я умру. Мне предложили немало глупых версий того, где я был до своего рождения и где буду после смерти. Но все это грубая ложь, преследующая цель не обмануть меня, а просто направить по неправильному пути. Всяческими путями окружающий мир пытается убедить меня, что я смертен, что я здесь ненадолго, что пройдет какое-то количество лет – и я уйду в небытие.
