– А при чем тут выбор?
– При том, что девять человек из десяти пройдут любое испытание, если им его навяжут. Но чтобы самому взглянуть опасности в лицо, требуется нечто большее, особенно когда сходишь с ума от страха и есть возможность улизнуть.
Я взглянул на часы.
– Дайте мне три минуты, и я расскажу вам о самом храбром человеке, с которым мне довелось повстречаться.
Между Первой и Второй мировыми войнами, совсем еще молодым пареньком, я попал почти в такой же госпиталь, какой посетила наша троица. На маневрах в зоне Панамского канала я получил воспаление легких, и меня отправили на лечение. А если вы помните, это были годы, когда терапия легких только развивалась – ни тебе антибиотиков, ни специальных лекарств. В то время применяли френикотомию – вам перерезали нервы, которые управляли диафрагмой, и лишали грудную клетку подвижности, чтобы дать легкому поправиться. Если это не удавалось, использовали искусственный пневмоторакс. А если и он не помогал, врачи ломились с «черного хода» – отрубали несколько ребер и снабжали несчастных корсетами.
Все эти ухищрения были нужны для того, чтобы удержать легкое в покое и дать ему восстановиться. При искусственном пневмотораксе больному просовывают между ребрами пустотелую иглу так, чтобы ее конец оказался между стенкой ребер и стенкой легкого, а потом заполняют пространство между ними воздухом, таким образом сжимая легкое, как губку.
Но кислород вскоре поглощается, и тебя закачивают воздухом снова и снова. Утром, каждую пятницу, те из нас, кто был на «пневмо», собирались в приемной хирурга, чтобы уколоться. Не так уж мы и печалились: легочники – веселые люди, они всегда найдут над чем посмеяться. В нашем отделении размещались только офицеры, и мы превратили приемную в нечто вроде клуба. Вместо того чтобы толпиться в очереди в коридоре, мы заваливались в кабинет, растягивались в креслах, усаживались на стол, курили сигареты хирурга и кормили друг друга байками, пока шла процедура. В то утро нас было четверо, и мне выпал первый номер.
Когда вставляют иглу, это не очень больно – просто легкий укол. Но если вы попросите об анестезии кожи, то даже укола не почувствуете. Процедура занимает несколько минут, вы снова надеваете халат и отправляетесь в постель. В тот раз я не спешил уходить, потому что второй пациент, парень по фамилии Сондерс, рассказывал очень непристойную хохму, которую мне еще не доводилось слышать.
И вот он обрывает ее на середине и забирается после меня на стол. Хирург нашего отделения ушел в отпуск, и нас обслуживал его помощник – молодой парень, чуть ли не со школьной скамьи. Нам он нравился, и мы чувствовали, что у него задатки великого хирурга.
Что бы вы там ни думали, в общем-то, закачка воздухом не опасна. Вы можете сломать себе шею, свалившись с лестницы, или задохнуться до смерти, подавившись куриной косточкой. Вы можете поскользнуться в дождливый день, удариться головой и утонуть в мелкой луже. При искусственном пневмотораксе тоже возможны непредвиденные случайности. Если игла проходит чуть дальше и проникает в легкое и если потом воздушный пузырек попадает в кровеносный сосуд и умудряется дойти до сердца, не растворившись, то в сердечных клапанах может образоваться газообразный тромб. Случай крайне редкий – врачи называют его воздушной эмболией. Таким образом, при стечении всех этих маловероятных случайностей вы можете умереть.
Одним словом, мы так и не услышали окончания веселой истории Сондерса. Он отдал концы прямо на столе.
Молодой хирург делал все возможное, чтобы спасти его; прибежали другие врачи. Они пытались вернуть Сондерса к жизни, перепробовали самые разные фокусы, но все напрасно. В конце концов в помещение принесли мясную корзину и утащили парня в морг.
А мы трое так и стояли, не говоря ни слова. Весь мой завтрак вывернуло, но я благодарил судьбу за то, что еще дышу. Полевой писарь, по фамилии Джозефс, должен был идти на укол следующим, полковник Хостеттер – за ним. Хирург поднял голову и посмотрел на нас. Он весь вспотел, выглядел ужасно – видимо, потерял своего первого пациента, ведь доктор был совсем еще мальчишка. Он повернулся к доктору Арманду из соседнего отделения. Не знаю, хотел ли паренек попросить старика закончить процедуры или хотел отложить их на день, но по его лицу было видно: он и рукой не может шевельнуть после смерти Сондерса.
Как бы то ни было, сказать он ничего не успел, потому что Джозефс мигом сбросил свой халат и забрался на стол. Только что прикуренную сигарету он передал санитару.
– Подержи сигаретку, Джек, пока доктор… – и он называет имя нашего парнишки, – меня накачивает.
С этими словами Джозефс начинает снимать пижаму.
Вы, наверное, знаете, что молодых летчиков отправляют в полет сразу после первой аварии. В такой же ситуации оказался и наш молоденький доктор: он должен был повторить процедуру и доказать себе, что это всего лишь неудача и он не мясник на бойне. Парень сам бы не решился – вот Джозефс ему и помог. В тот момент любой из нас мог погубить его как хирурга, отказавшись от процедуры или дав ему время довести себя до нервного срыва, но Джозефс заставил мальчишку взяться за дело.
Джозефс умер прямо на столе.
Игла вошла, все было нормально, а потом писарь тихо вздохнул и умер. На сей раз рядом стоял доктор Арманд. Он взял руководство в свои руки, но ничего не помогло. А мы смотрели этот фильм ужасов по второму разу. Появились те же четверо и унесли тело в морг – возможно, в той же корзине.
Наш хирург и сам теперь выглядел как труп. Доктор Арманд сказал Хостеттеру и мне:
– Вы двое, идите по койкам. Полковник, после обеда зайдете в мой кабинет, я сделаю вам укол.
Хостеттер покачал головой.
– Нет, благодарю вас, – решительно ответил он. – Мой хирург и сам может это сделать.
Он снял халат. Молодой паренек был ни жив ни мертв. Полковник подошел к нему и потянул за руку.
– Ладно, доктор, давай, а то опоздаем на ланч. – С этими словами он влез на стол и подставил свои ребра.
Через несколько минут полковник уже надевал пижаму. Работа была сделана, и наш хирург снова выглядел человеком, хотя был весь покрыт потом.
Я остановился, чтобы перевести дыхание. Джонс серьезно кивнул и произнес:
– Теперь мне ясно, что вы хотели сказать. Да, поступок Хостеттера требует больше хладнокровия и мужества, чем любое сражение.
– Да нет же, – вмешался Аркрайт. – Он хотел тебе сказать о другом. Он имел в виду не полковника, а молодого врача. Доктору пришлось собраться и делать свое дело – причем не один раз, а дважды! Хостеттер только поддержал его.
Я почувствовал себя старым и больным.
– Одну секунду, – сказал я. – Вы оба не правы. Помните, я определил храбрость как состояние, в котором человек имеет выбор… и идет навстречу опасности, несмотря на свой страх. Нашего хирурга заставили принимать решения, поэтому он не в счет. Полковник Хостеттер был ветераном, закаленным в боях, к тому же Джозефс подал ему пример. Нет, полковнику тоже не видать приза как своих ушей.
