Карафа нагнулся за новым камнем.
– Если принцессу и менять на золото, то по крайней мере на слиток весом… – он подбросил булыжник на ладони. – Так, в её тринадцать с половиной…
– Ой, а до меня только дошло! – радостно закричал Гамнета. – Похоже, наша Ничто тоже умеет волшебно исчезать!
– С чего ты взял?
– А она уже несколько дней не возвращает посуду!
– Что?
– Ну, мы же, как ты про… приказал, вход в башню заложили кирпичами, оставили только щель для подноса, чтобы широко улыбнуться было нельзя.
– И?
– Она как поест, поднос выталкивала наружу, а последние дни только мы их туда пихаем, а обратно – никто! Так что, выходит, она тоже может волшебно исчезать!
– У-у-у! – Карафа замахнулся камнем. – Что ты раньше молчал, дубина?!
– Раньше у нас были свободные подносы, – Гамнета растерялся, – а теперь все кончились…
– И сколько в башне этих подносов?
– По три в день, четыре дня… гм, десять… нет, двенадцать.
– А сколько тарелок, кружек, вилок?!
– Гм…
– Умножь двенадцать на три!
Гамнета обречённо уставился в фиолетовое марево океана.
– Тридцать шесть, олух! – бородач потряс булыжником. – Тридцать шесть предметов в башне – минус тридцать шесть предметов в нашей столовой! Тебя что, спустить к акулам?
Младший брат всхлипнул, уткнув кулаки в глаза.
– Ладно, я пошутил, – Карафа всё ещё сверлил родственника взглядом. – Но в другой раз пусть до тебя доходит быстрее!
Гамнета убрал кулаки:
– А я вот подумал, вдруг она не просто исчезла, а случилось что-то нехорошее?
– Ничего с ней не случилось, – Карафа снова прицелился. – С голоду не помрёт, там у неё целая башня… ы-ых! книжек.
Камень попал птице в бок, и она вскрикнула от боли, неуклюже убегая и волоча по песку крыло. Председатель улыбнулся, довольный своей меткостью.
– К тому же, в стенах есть амбразуры, а, значит, и небо, – отряхнул ладони. – А это всё, что ей надо.
– Откуда ты знаешь?
– Я ходил на благотворительные концерты её матери.
– Ты ходил слушать Королеву-Соловья, – Гамнета глядел на подбитую, хромающую птицу, – когда она пела для бедных?
– Ага.
– И приказал столкнуть её с башни?
– Приказал столкнуть, – Карафа направился к зарослям рододендрона у крепостной стены.
– Но зачем? – Гамнета попытался задержать брата за балахон. – Я бы никогда так не сделал!
– Потому председатель – я, а не ты, – бородач выдернул одежду. – И не задавай больше таких вопросов, а то я разочаруюсь в тебе как в политике!
– А я давно соскучился по маме. Если хочешь, можешь разочароваться прямо сейчас, я с радостью уеду в деревню.
– И не мечтай, – председатель на ходу разматывал платок. – Уедешь, когда я прикажу.
Они нырнули в заросли, где под кучей мусора был спрятан люк тайного хода.
– Как придём в канцелярию, зови этих бездельников, – Карафа зажёг свечу. – Похоже, наша фокусница опять что-то задумала!
Трепещущий огонёк поплыл по подземному коридору, и в узком проходе, следом за звуками шагов, сомкнулась чернильная мгла.
– Это галлюцинации на нервной почве, – заключила Амма, выслушав рассказ мужа. – Ты слишком сильно переживаешь за мальчика.
– Да, нет же! Мой тромбон перестал играть. А ещё тот бурдюк потребовал радугу, словно мы торгуем явлениями природы!
– Радугу? – женщина, краем уха слышавшая сплетни на работе, насторожилась. – Какую радугу?
– Ну, какая бывает радуга, любимая? Вероятно, ту, что на небе!
Дверь медленно открылась, и в кухню вошла Септима в платье с собственноручно вышитым одноногим фламинго.
– А я знаю, о какой радуге речь, – тоже встала на одну ногу.
– Подслушивать нехорошо, доченька, – повернулся к ней Гракх.
– Если скучно, займись вышиванием, – Амма колдовала у плиты. – А то твой фламинго – инвалид.
– Так я не одна, – Септима кивнула назад. – А она уже старая вышивать!
Следом вошла Терция, с подозрением взглянувшая на отца.
– Хорошо, – Гракх махнул рукой. – Что тебе известно?
Девочка только открыла рот, как появились старшие Прима и Секунда, и стали отпрашиваться в кино на последний сеанс.
– Прима, подожди секундочку! – отец поднял ладонь.
– А что мне её ждать? – Прима поглядела на сестру. – Её на свидание не приглашали.
– А вот и приглашали! – отрезала Секунда. – Только меня пригласил не матрос, а мичман.
– Так, звучит секундаккорд! – Гракх, по старой музыкальной привычке, руководил детьми, исходя из теории сольфеджио. – Идём от большего интервала к меньшему: говори ты, Септима, а Прима выскажется позже.
– Но я ведь старше! – попыталась возразить Прима.
– Да, но септима больше примы на шесть ступеней, – он сделал знак, чтобы Септима продолжала.
– В общем, – девочка не преминула показать старшей сестре язык, – эта радуга совсем не такая, как все. Она появилась, когда дождя и в помине не было!
– И где ты её видела? – Гракх посмотрел на жену.
– Когда провожали брата, и ты сказал, чтобы мы не вздумали плакать хором, а то случится, как тогда в музыкальной школе, когда нам выставили счёт, и мы решили дойти до Зелёной башни. Так вот, как только корабль отплыл, радуга и появилась!
– И что же тут необычного? Дождь мог пройти над океаном, – резонно заметил Гракх.
– Необычное было то… – Септима сделала паузу, предвкушая лавры первооткрывательницы.
– Что радуга шла из амбразуры! – выпалила Секста, тотчас огласив кухню хорошо поставленным сопрано, – Септима вцепилась ей в косу.
– Ну, сколько вам лет? – Амма нахмурилась. – Замуж скоро, а всё как дети!
После такого замечания Секста сразу умолкла.
– Так откуда она шла? – переспросил Гракх.
– Из башни! – хором ответили Септима с Секстой, и он поморщился – в дуэте младших дочерей диссонансом прозвучали и прима, и секунда.
– Кино, па! Свидание, па! – старшие тут же окружили отца.
Он беспомощно махнул, и красавицы понеслись наряжаться. Секста и Септима побежали следом.
Гракх поглядел на Терцию, молча стоявшую в сторонке.
