– Ничто нам не помеха!
Отец всегда так говорил, когда она о чём-то просила.
– В океане, – девочка обняла сильную шею над золотыми петлицами, – я открою тебе один секрет.
– Открой сейчас, душенька.
Унция оглянулась на гвардейца с церемониальной алебардой и торопливо зашептала:
– Никакой горячий воздух тут ни при чём, это – Голос и Взгляд, это они спасли меня! – расставила невидимые акценты, и отец понял – посмотрел в глаза и улыбнулся.
– Пусть они всегда будут с тобой, родная, – сказал на ухо.
К подиуму церемонно подплыла чета придворных.
– Принцесса – истинный ангел, – поклонился седой кавалер.
– Неудивительно, что она умеет летать, – сделала книксен его супруга.
Вокруг уже начиналось столпотворение, когда вошла Тереза, несколькими нотами, с порога озаряя зал, и все взгляды устремились к ней.
– Да здравствует музыка! Да здравствует опера! Слава Королеве-Соловью! – раздалось тут и там.
Сияли огни и лица людей, – вокруг было столько света, сколько Унция ещё никогда не видела. Ей с необъяснимой силой захотелось быть в этом зале как можно дольше, но куранты сыграли половину одиннадцатого, и родители, благословив, отправили девочку в постель.
Проснулась Унция от шума с площади, решив, что это гости зажигают петарды, но тут громыхнуло прямо за дверью спальни. В следующий миг в комнате зажёгся свет, и кровать обступили незнакомцы, с головы до ног забрызганные клюквенным сиропом. Они потоптались и расступились, пропуская вперёд игуану в бальном платье. Чешуйчатая кожа поползла с головы, высвобождая густые чёрные локоны, и на Унцию уставились цыганские глаза красавицы Медины.
Потолок спальни остался позади, поплыли приглушённые огни коридоров и лестниц, а потом разом ослепили люстры знакомого зала. Девочка и опомниться не успела, как оказалась босиком на серебряном блюде. Холод металла прогнал остатки сна, но она никак не хотела верить, что всё происходит на самом деле.
Вооружённые люди входили, снимая маски и открывая потные, разгорячённые лица.
– Говори, Карафа! – взывали они к невысокому бородачу, вставшему рядом с принцессой.
Толпа уже притёрлась вплотную, когда мужчина поднял руку, устанавливая тишину.
– Чу! – он поднёс палец к губам, заставляя утихнуть последние шорохи. – Кто-то что-то слышит?
– Не-е-ет! – нестройно отозвался зал.
– Хоть один звук? – Карафа обвёл толпу взглядом. – Хоть одну нотку?
– Не слышим!
– Именно так, братья. Мир молчит! – он возвысил голос. – Мир просто не умеет петь! Вот оно, простое доказательство нашей правоты, львы! – поспешно отвёл взгляд от маски ящерицы. – Но, мы по горло сыты сказками и ложью! И мы больше не будем слушать ничьи голоса, пусть и такие манящие, какой был у Королевы-Соловья!
По толпе пробежал ропот.
– Я сказал, был, – бородач вновь поднял руку, – потому что всё начатое следует доводить до конца. Нельзя быть наполовину королевой, а наполовину – соловьём. Но теперь, когда её величество целиком стала птицей, можно гордиться, что это мы, своими руками, вот этими руками, – он потряс растопыренными пятернями, – отпустили её на свободу. Ведь в мире нет ничего выше свободы!
– Нет! Выше! Свободы! – прокатилось по залу.
– И горе, горе тиранам, ставшим рабами своих сокровищ! – Карафа повернулся к Унции, переминавшейся на блюде в одной ночной сорочке. Он тряс напряжённым пальцем, выставленным в её сторону, и все замерли в предчувствии откровения. – Да! Даже именем собственной дочери этот деспот мерил золото! – воскликнул с праведным гневом в голосе.
Золотые локоны принцессы, ниспадая до пят, не оставляли места сомнениям в справедливости сказанного. Она чувствовала взгляды, колючие, как иголки холода в босых ступнях, и собрала все силы, чтобы не расплакаться и не выдать страх, последнее горячее и родное, что было с собой.
– Но в новом мире есть только одна система мер! – Карафа вздёрнул над головой загорелый кулак. – Это – свобода! И ничего над свободой!
– Ничего! Над! Свободой! – подхватил зал.
– И ничего справа от свободы! – Карафа выкрикивал слова с яростным воодушевлением. – И ничего слева!
– Ничё-ё-ё-ё сле-е-е-е…! – переметнулось на площадь.
– За прошлое – ни гроша! – он вздёрнул второй кулак. – Фунты, унции – ничто!
– Унция – ничто! – оглушительно грохнула толпа.
Подогретое воинственным азартом, «ничто» взлетело и, ударившись о потолок, словно крышкой, накрыло блюдо с принцессой.
Открыв глаза, Унция обнаружила, что за окнами день, и она лежит на полу своей спальни. Вокруг были рассыпаны книги, вываленные из книжного шкафа. Сам великолепный, украшенный резьбой и перламутром шкаф исчез. Люди-ящерицы утащили всю мебель, оставив только огромное, до потолка, зеркало. Привычные картины и гобелены заменили кривые, размашистые граффити: «Свобода!» и «Унция – Ничто».
Папа-король как-то распорядился, чтобы дочь научилась читать до потери первого молочного зуба. Его воля была безукоризненно исполнена, – девочка читала на трёх языках, но не всё прочитанное понимала. Так, фраза «Унция – Ничто» поначалу заставила её задуматься, но, вспомнив любимое папино выражение, она решила, что и это «ничто» ей не помеха. А вот ненавистную «свободу», от которой с ночи трещала голова, постаралась стереть. За этим занятием её и застала Медина, вошедшая без стука.
– Напрасно ты это делаешь, – сказала со знанием дела. – Свобода тебе ещё очень пригодится.
Красотка подошла к стене с единственной целой надписью:
– А это ты правильно оставила: теперь ты – пустота, какой была я для твоего самовлюблённого папаши!
Унция шагнула вперёд, собираясь вступиться за отца, но изменница была настроена миролюбиво.
– У нас теперь свободная страна, крошка. Королевству – крышка, а здесь, – она развела руками, – сделают музей. Тебя опишут, и будешь сидеть на троне, пока не состаришься!
Поправив у зеркала причёску, Медина вышла, а девочка задумалась над тем, как человек может быть пустотой.
Слова вероломной служанки начали сбываться очень скоро. Монархию упразднили, а недавние подданные, словно команда корабля, попавшего в ураган, подчинились течению времени и провозгласили республику. Когда же буря с сопровождавшей её сумятицей улеглись, государством и принцессой занялся опекунский совет.
Вероятно, за краткую младенческую вседозволенность бывшей наследнице всех богатств канувшего в Лету королевства не разрешалось ни покидать комнаты, ни принимать гостей. Но граждане, занятые налаживанием быта, традиционным для этих мест выращиванием фруктов, ловлей рыбы и жемчуга, о ней и не вспоминали. Некоторые вообще бросили работу и увлеклись мародёрством, исключавшим риск быть съеденным акулами, – новая власть, стараясь выглядеть гуманной, до поры смотрела на всё сквозь пальцы. В общем, граждане вели разнообразную жизнь, чего нельзя сказать о нашей знакомой.
