– Так нам же разрешили не завязывать глаза! – возразил напарник.
– Не смешивай чудеса и политику, это сделают и без тебя.
– А если Ничто умерла?
– Ну и глупец же ты! Ничто не может умереть, потому что Ничто просто нет.
– А если Ничто нет, кто тогда не ел уже четыре дня? Ты же сам видишь, что пища не тронута!
Товарищ ничего не ответил, изучая пятно света на огромной высоте.
– Давай-ка выйдем наружу, – сказал, наконец. – Попробуем закинуть верёвку на пальму.
Выбравшись на свет, оба уставились на волосатый ствол, торчавший под сильным углом к югу.
– Можно залезть, цепляясь за кусты, – Кот прищурился на стену, покрытую растительностью.
– Точно, – согласился Стопа. – А я тебя подстрахую.
Недолго думая, усатый полез вверх. Отмахиваясь от потревоженных пеликанов, которые начали облёт башни, он добрался до её середины и оседлал кривую оливу, росшую из кладки.
Стопа отошёл, на случай если напарник всё же сорвётся. Но тот, передохнув, успешно преодолел остаток пути и выбрался на выступ.
Солдат отошёл ещё дальше, на этот раз, чтобы было лучше видно.
– А может, всё-таки наденешь повязку, прежде чем смотреть! – крикнул, складывая ладони рупором.
– Я уже об этом думал! – донеслось сверху. – Но тогда, боюсь, ни черта не увижу!
– Слушай, а точно! – спохватился Стопа. – Ты же можешь и без повязки ничего не увидеть, это же Ничто! Но я бы на твоём месте всё равно надел!
Кот ничего не ответил и обречённо, как под нож гильотины, сунул голову в амбразуру.
Картина, открывшаяся осторожному взору верхолаза, заставила его открыть рот так широко, что пеликан, сидевший у бойницы, вложил в него рыбку. Но солдат этого не заметил – никаких сил оторваться от удивительного зрелища у него не было. А увидел он следующее:
На ложе из древних фолиантов, в окружении стаи пеликанов, солнечных лучей и книжной пыли, лежала девочка небесной красоты, до подбородка накрытая разноцветным папирусом. Лицо, обрамлённое золотыми волосами, светилось лунным серебром, глаза были прикрыты, а на губах играла улыбка, чей радужный блеск, смешиваясь с лучами из бойниц, наполнял камеру ясной неземной безмятежностью.
Почти час гвардеец простоял неподвижно. Он не слышал криков и причитаний напарника, который расхаживал у подножия башни с толпой женщин, собравшихся послушать хоть что-то о счастливой жизни. Лишь когда стало трудно дышать, бедняга пришёл в себя.
– Есть! – крикнул, выплёвывая рыбу и утирая солёные слюни.
Стопа, уже потерявший надежду установить связь с верхушкой башни, встрепенулся.
– Так, быстро заткнули уши, опекунское дело! – приказал женщинам, тут же прикрывшим уши ладонями. – Я уже подумал, и ты стал невидимым! Так что есть?
– Ничто!
– И что? – Стопа развёл руками.
– Статуя, серебряная или золотая! – неуверенно прокричал Кот.
– А чья?
– Видать, какой-то богини!
– А ты внутрь пролезть пробовал?
– Амбразура, холера, узкая! Хочешь, лезь сам! – он призывно помахал рукой.
– Не, – отмахнулся Стопа. – Ты – Кот, ты и лазай!
Кое-как прикрыв камнями брешь, они вернулись во дворец и всё, как положено, доложили.
– Посуду собрали? – приняв рапорт, строго спросил председатель. – Подносы, тарелки, вилки-ложки целы? Кружки сосчитали? Всё сдать по описи!
Приказав солдатам молчать под страхом смерти, Карафа направился к покупателю, ожидавшему в отдельном кабинете.
– Предмет договора в наличии, – он сел напротив Жабона. – Вы свободны взвешивать!
– И где я могу это сделать? – поинтересовался тот.
– Да прямо в башне, – председатель ухмыльнулся в бороду, представляя толстяка, карабкающимся по канату. – Но если желаете, рассчитаемся на глаз, скажем, четыре пуда? – с обычной наглостью уставился на собеседника.
Гость, на его удивление, спорить не стал, только поинтересовался, когда можно забрать товар.
– Вы же понимаете, что свободу даёт не сама вещь, – Карафа говорил елейным голосом, – а сознание того, что она у вас есть. А свобода…
– Ах, ясно! – прервал его Жабон. – Я вам заплачу, а Ничто останется в башне, как в банке.
– Разумеется! – обрадовался председатель.
– А не отметить ли нам это знаменательное событие? – предложил Жабон. – Как-никак расстаётесь с целой эпохой! Счёт за банкет беру на себя, – добавил во всеуслышание, выйдя к ожидавшим их советникам. Те радостно переглянулись, – не заработать, так повеселиться за чужой счёт в этот вечер удавалось.
Карафа тем временем отвёл Гамнету в сторонку.
– Когда этот набитый мешок передаст золото, – зашептал ему на ухо, – возьмёшь людей и спустишь его акулам, пусть и у них будет праздничный ужин.
– Да, мне он тоже не понравился, – Гамнета поглядел, как гость распоряжается по поводу банкета. – Сам здоровенный, а голосочек тонюсенький: сразу видно, он что-то скрывает!
На дворцовой террасе с видом на океан поставили и накрыли столы. Появились разнообразные деликатесы и импортные напитки, зажглись свечи, шампанское заиграло в бокалах, чтобы тут же быть выпитым и снова заиграть, и все стали есть и пить за десятерых. Гамнета, улучив момент, побежал звонить ненаглядной, которая любила поесть и после захода солнца.
Было много тостов за новую эпоху и удачное капиталовложение, а когда в небе зажглись луна и звёзды, гость встал со своего места.
– Когда я смотрю на вас, господа, – начал он чрезвычайно пронзительно, – то отчего-то вижу ящеров! О, если бы вы знали, сколько времени я питался одними ящерами!
Опекуны продолжали подкладывать себе на тарелки, когда Жабон стал разевать рот, широко-широко, словно хотел зевнуть. А может, и зевнул, потому что, откуда ни возьмись, налетел ветер, погасивший свечи, а заодно и звёзды, погружая террасу и всех за столом в чернильную темноту.
Наутро по острову разнеслась весть, что весь Высший опекунский совет, включая председателя Карафу и его брата Гамнету, исчез без следа.
Дежурный секретарь, видевший начальство последним, предположил, что после застолья компания поехала кататься на яхте, а та перевернулась и затонула. В ту ночь над заливом сверкали молнии и были слышны раскаты грома.
И всё так и было – и гром, и молнии, но к непогоде это отношения не имело. Если бы кто-то находился в ту ночь около Зелёной башни, то увидел, как со стороны дворца, затмевая звёзды, подплывает туча, более тёмная, чем ночное небо. Зависнув над башней, туча послала побережью громовой раскат и усыпала небо зарницами, а из её брюха на крышу высадился пассажир в плаще-крылатке и с тростью. Он осмотрелся и принялся расхаживать туда-сюда, изредка топая ногой, словно проверяя бастион на прочность, потом взял трость в зубы и, обняв пальму, выдернул её с корнем и частью кладки.
