– Мои лимоны правда музыкальные! – Ногус вскинул голову. – Я не виноват, что в тебе нет музыки.
– Да её во мне хоть отбавляй, это ты – неважный фокусник!
– Тогда тебе просто повезло. Ты не знаешь, что это такое – быть выжатым лимоном.
Медина соскочила со стола.
– Слушай, а зачем тебе этот помешанный профессор? – развернулась на каблуках. – И, вообще, благотворительность? Один ревущий кусок собора стоит целое состояние! Если так мешают лимоны…
– Не сомневаюсь. Но вряд ли ты поймёшь, зачем мне профессор: нет музыки – нет фантазии. – Он достал из ящика логарифмическую линейку. – Но ты права, наш гений – «с приветом»! – даже не удосужился запатентовать собственные изобретения.
– Так сделай это сам.
– Уже сделал.
Красотка снова хохотнула, обеими руками взбивая волосы:
– А он не догадывается?
– Сам попросил, мол, на кого патент – неважно, главное, чтобы служило людям.
Она подошла ближе:
– А знаешь, что профессор выкинул тогда в дирижабле? Тряс контрактом и говорил, что его подписывал какой-то Жабон!
Спина Ногуса напряглась, и он несколько мгновений сидел без движения, а когда повернулся, на его лице была растерянность.
– Жа-бон? – низкий голос мага дал петуха. – Пуп говорил о Жабоне?
– О Жаке или Жане, – женщина изучала его бескровное лицо, ставшее совершенной восковой маской.
– Всё-таки… встретились! – процедил он сквозь зубы.
– Что? – Медина заглянула сбоку. – Ещё один неудачный трюк?
Иеронимус встал и отошёл к окну, за которым темнела махина дирижабля.
– Когда же он успел? – приложил пальцы ко лбу. – Когда мы были в Берлине… или в Цюрихе? Нет, дьявол! Наверно, тогда в Праге…
– Да кто такой этот Жабон?
– Никто! – его голос натянулся, превращаясь из баса в тенор. – Моя бледная тень! Если… – он сжал кулачки и замолчал, двигая желваками.
– Что, что? – Медина смотрела с нескрываемым любопытством.
Ногус зашагал по кабинету, пиная что-то бесплотное.
– И что же это за человек такой, – она не сводила с него глаз, – что так досаждает нашей знаменитости?
Маг посмотрел отсутствующим взглядом.
– Это… н-не человек… – выдавил, опускаясь на диван.
– Вот так-так! А я всё думала, это ты не человек. То ты есть, то тебя нет, словно «Летучий гренландец». И откуда твой Жабон взялся? Ну же, расскажи свою историю!
Иеронимус глядел прямо перед собой.
– Кажется, – начал неровным голосом, – мы были знакомы ещё перинатально.
– Какая ещё Наталья? – красотка поморщилась.
– До рождения, Боже мой!
– Да как это может быть? – она подвинула стул, садясь напротив.
– Я же говорил, в тебе нет музыки, – пошутил маг мрачно. – Может, может быть ещё и не такое.
– Ну, и кто этот ужасный Жабон? Расскажи скорее!
– Мы… – он сглотнул, – вместе росли.
– Вы, что, жили по соседству? – Медина уставилась на капельку, выползшую на выпуклый, с глубокими залысинами, лоб.
– Нет, он… он… – первое слово прозвучало басом, второе тенором, третье дискантом. – Он… мой брат…
Маг поднялся, прошёл к столику с графинами, плеснул в стакан с толстым дном, но так и не тронул.
– Ты никогда не говорил, что у тебя есть брат, – Медина повернулась в пол-оборота.
– Сначала он был крохой, и я за ним ходил, как за своим младшим братом. Потом подрос, и я помогал ему во всём, а потом…
– Что, что потом?
– Он перерос меня и стал… старшим!
– Вот так номер! – усмехнулась красотка. – Что, родным?
– Да, – убито выдохнул Иеронимус. – Родным, родным, родным! – повторил с горечью.
– Но если вы родные братья, почему вас по-разному зовут?
Словно не слыша её слов, мужчина принялся ходить взад-вперёд по комнате, сжимая и разжимая худенькие кулачки.
– Стоит мне только подумать о чём-то, Жабон уже это делает! Стоит куда-то пойти, Жабон уже маячит впереди на дороге! Стоит услышать музыку, а она уже урчит у него в желудке! Найдёшь что-то новое – смеётся, что устарело… Всё стоящее тут же забирает, даже самый ничтожный огонёк, искорку, и ему всё мало, мало, мало!
Он запрокинул голову, его руки не находили себе места.
– Ну, ну, дальше, дальше! – Медина с наслаждением наблюдала, как патрон корячится, стоя перед ней.
Ногус с каким-то болезненным упоением продолжал свой монолог, где каждое слово играло в «классики» или скакало через ступеньку вверх-вниз, но до родного баса так и не опускалось.
– У него какой-то дьявольский нюх, которого у меня нет. То он внутри меня, будто я его проглотил, то пожирает со всеми потрохами!
– Ого, – Медина хохотнула. – Вы с вашим братцем прямо Отелло и… Клеопатра!
– Вертит мной, как вздумается, забирает всё по-настоящему ценное, а мне эти проклятые лимоны… Я уже смотреть на них не могу, меня от них воротит, а они всюду, всюду, всюду!
– А я думала, лимоны тебе нравятся, – в её голосе слышалось разочарование. – Да и кем бы ты без них был, кроликов из шляпы вытаскивал?
Иеронимус вспомнил, что он не один, – отвернулся к окну и застыл, устремив взгляд на дирижабль.
– Ну, удивил, Иероша! – Медина отцепила игуану от портьеры. – Давай, пожалуйся ещё, пусть мой малыш Карафа узнает, какой ты слизняк!
– Не-ет, – пробасил Ногус, сжимая кулачки. – Хватит!
– Ну и славно, – она прижалась к ящерице щекой. – Хоть голос к тебе вернулся.
Из лаборатории разнеслось переливчатое пение органа, приглушённое стенами и перекрытиями.
– О, Мальбрук в поход собрался! – красотка хохотнула. – Похоже, пора и мне отчаливать.
Мелодия, сыгранная профессором, ушла в пространство, прокладывая маршрут нового путешествия. Якоб стремился прочь от людских душ и наметил для визита область ненаселённую, далёкую, затерянную в волнах эфирного океана. Незамысловатые души моллюсков, рыб и кораллов были ему ближе, нежели изощрённые в интригах и обманах сердца людей.
Генератор случайных нот зажужжал, перемещая внутреннее тело профессора в первый слой «пустоты», и он помчался, наводя трепет на сказочных обитателей, спешивших укрыться по своим легендам и сагам.
В глубине эфирных вод Пуп искал успокоение среди промытых океаном фантазий морских обитателей. Прохладные, отливающие чешуёй сельдей стаи грёз напоминали ему серебряную сень над пещерами мудрых пустынников. Может, и ему следовало стать отшельником, удалиться от людей и не терзать себя напрасными надеждами.
