– Как так получилось, что мы не знали друг о друге? – спросила Мелию одна из нереид.
– Всё в высшей власти, сестра, – ответила за гостью океанида.
– Может и так, – дриада улыбнулась. – Но это человеческое сердце познакомило нас друг с другом.
Все за столом устремили взгляды к Пупу.
– Послушай, Якоб-труженик, – сказала нимфа, чьи глаза были цвета моря у берега. – А почему бы тебе не вернуться, когда ты проводишь Мелию обратно в её дерево?
– Да, возвращайся к нам, – поддержала её океанида, не менее прекрасная, с глазами цвета бездны. – Мы научим тебя танцам, которые никто из лесных сестёр тебе не покажет.
– И все затонувшие клады станут твоими! – третья нимфа послала ему морского конька с рубиновым перстнем на шее.
Якоб не мог понять, шутят они или нет.
– Право, я того не стою, – пробормотал он.
– Ты ошибаешься, – в глазах нереиды шевельнулась пучина. – Мы ещё не встречали никого, кто бы мог сравниться с тобой в красоте!
Пуп заглянул в эти глаза, и у него закружилась голова.
– Нам пора, сестрицы, – в голосе Мелии начинал звенеть грозовой ветер.
– Ах, ну тогда подождите, – красавицы прямо из-за стола нырнули на дно океана.
Они вернулись почти сразу, в несколько рук волоча сундук, поросший водорослями и кораллами:
– Теперь ты не забудешь нас, Якоб-труженик! – откинули тяжёлую крышку, под которой переливались самоцветы и блестели золотые дублоны, опутанные нитями жемчуга.
Пуп взял Мелию за руку:
– В мире есть только одно сокровище, глядя на которое я вас не забуду.
Хозяйки пира переглянулись:
– Странно, что тебе не нужно золото. Так прилетай, когда захочешь, – сказали они. – Ведь ты ещё не видел нашего главного танца!
Гондола понеслась прочь от океанских волн, но Мелия ещё долго смотрела назад.
– Приходили твои старшие сёстры, хотели поговорить о чём-то важном, – вздохнула ольха, когда они вернулись. – Я сказала, что ты спишь.
Якоб хотел обнять дриаду на прощанье, но красавица больно хлестнула его прутиком и исчезла. А он всё стоял, прижимаясь щекой к стволу и ловя туманный, далёкий звон в его таинственной глубине.
По углам пещеры было темно, хоть глаз выколи, лишь над кузнечными мехами своды озарялись дрожащим пламенем. Угли вспыхивали, освещая фигурки двух чумазых гномов, сгорбившихся у наковальни. Один сжимал щипцами кривую золотую ленту, другой дубасил по ней кувалдой. Искры брызгали в стороны, гномы плевались и чертыхались.
– А-а-ай, братец Рафака! – вдруг завопил один из них, роняя клещи и приседая.
– Что, Магнета? – второй задержал молот на замахе. – Ты что-то вспомнил?
– Не-е-е-ет, – гном корчился от боли. – Но ты заехал мне по руке!
Спиной вперёд он захромал к ведру с холодной водой.
– Хозяин молчит, – Рафака равнодушно глядел на брата. – Хорошо бы он тоже забыл.
– Жди, этот забудет, – Магнета остудил руку и замотал тряпицей.
– Хочешь – не хочешь, к середине лета работу приказано сдать, – Рафака посмотрел в закопчённый потолок.
Гном вернулся к наковальне:
– А как мы узнаем, что уже середина?
– Когда за прутом придут, значит, самая чёртова середина.
– А если придут раньше, а скажут, что середина? – Магнета поморщился, силясь ухватить ленту щипцами.
– Посчитай самородки, – Рафака кивнул на мерцающую горку золота, одновременно ударяя кувалдой.
– У-у-уй! – гном снова присел. – Я так останусь совсем без руки! И что ты будешь делать один, когда мы и вдвоём управиться не можем?
В дальнем углу что-то зашуршало, и послышался приглушённый струнный перебор.
– Так пусть соседка за нас поработает! – Рафака кивнул в темноту.
– Она не умеет… – Магнета, постанывая, плёлся к ведру.
– А я думаю, просто не хочет.
Гном, занятый раненой рукой, ничего не ответил.
– Может, её заставить? – предложил Рафака.
– Как можно заставить музыку? – простонал Магнета.
– Так давай научим!
– Как мы её научим, если сами ни черта не умеем?
– Тихо ты, – шикнул Рафака. – Хозяин услышит!
– Да и пусть, – Магнета полоскал руку в воде. – Потом один чёрт увидит.
– Давай, говорю, заставим, – гном врезал кувалдой по наковальне. – Или пусть что-нибудь сыграет!
Арфа в темноте разразилась возмущённым глиссандо, и в углу затихло.
– Как она может что-то сыграть, если её саму так никто и не сыграл? – Магнета, морщась, сжал и разжал кулак. – Я слышал, её сожгли, когда она ещё нотами была.
– Тогда пусть станцует, – Рафака вытянул шею, всматриваясь во мрак. – Раз её сожгли, плясать у огня она точно должна!
– И что ты предлагаешь?
– Пусть поскачет у горна, пока я стучу кувалдой.
В углу тренькнуло, и раздался одинокий барабанный удар.
– Во! – обрадовался Рафака. – Тоже стукнула!
– Нет, – Магнета заново перемотал рану. – Она только испортит нам всю работу.
– Да что она испортит, мы же ещё ни черта не сделали! – Рафака спохватился и со страхом взглянул вверх.
– Нет. Вот сыграть или спеть – другое дело, – Магнета взял клещи левой рукой. – А то тоска чёрная!
– Эй, ты, бренчалка, как тебя там? – Рафака по-прежнему спиной верёд направился в угол пещеры. – Выдь-ка на свет! Ты плясать умеешь?
В темноте неприязненно свистнула флейта.
– Эх, на дудке она лихо выдаёт, – гном, не дождавшись ответа, вернулся на место. – Только я эту дудку не люблю.
– А что же ты любишь?
– Чёртов барабан!
Гномы вернулись к своему занятию, но трудились они недолго, потому что Рафака хватил брата и по второй руке.
На этот раз бедняга не просто вскрикнул, а завыл и принялся скакать вприсядку вокруг горна, потрясая обеими ранеными руками.
Вой ушибленного гнома то круто взмывал вверх, то резко падал вниз, вычерчивая в тишине пещеры дикую синусоиду.
Неожиданно, начав с двойного пиано, к нему присоединился довольно слаженный аккомпанемент, шедший из тёмного угла. Постепенно звук вырос до меццо-форте, а потом и форте. Запела труба, загудела басовая виола да гамба, которую поддержали другие струнные.
