Акустика в гроте была потрясающая, и импровизация, заполнив прилегающие пустоты, отправилась дальше по разветвлённым системам подземных лабиринтов. Вскоре к этой музыке подземелий присоединились удары молотов и кирок из близлежащих пещер, а скоро и сами гномы, кто с тачками, кто с вёдрами и носилками, а кто с ломами и лопатами, дружно устремились на вой Магнеты. Там они все вместе принялись кричать, прыгать и лупить этими лопатами и ломами по вёдрам, тачкам и носилкам, рассыпая золото и извлекая из них поистине адский шум.
Неистовые крики и дробный стук заглушили мелодию, шедшую из угла. Но никто этого не заметил, – гномы самозабвенно вопили, выплясывая у огня, и жуткая какофония дребезжащими, бесплотными червями расползалась по штольням, шахтам и тоннелям.
Рафака, безмолвно наблюдавший эту картину, вдруг стал яростно лупить себя ладонью по затылку.
– О, чёрт, чёрт, чёрт, кажется, я вспоминаю! – закричал он.
– И что же ты вспоминаешь? – Магнета прыгал у кузнечных мехов, забыв о боли.
– Сейчас, сейчас! – гном страшно наморщил чёрный, угольный лоб. – А… вот, чёрт, чёрт! – поднял вверх молот. – Свобода, чёрт! – завопил не своим голосом. – И ничего над чёртовой свободой! И ничего спра-а-а-а-а от свободы! И ничего сле-е-е-е…
Гномы, услышав что-то новое, заорали вместе с ним:
– И ничё-ё-ё-ё-ё спра-а-а-а! И ничё-ё-ё-ё-ё сле-е-е-е!
– Чёртов мир глу-у-у-ух и не-е-е-е-м! – отчаянно визжал Рафака.
– Ненагля-я-я-я-а-а! – вдруг заголосил Магнета, вспомнив что-то своё.
– Ненагля-я-я-а-а! – вслед за ним завела часть гномов.
Но скоро они стали повторять за Рафакой, вопившим более убедительно.
– Фу-у-унты – ничё-ё-ё-ё! – гном взлез на перевёрнутую тачку.
– У-у-у-у, чё-ё-ё-о-о-о… ничё-ё-ё-ё-о! – на разные голоса визжали все, продолжая бить в свои импровизированные барабаны.
Дикая вакханалия продолжалась ещё некоторое время, но вдруг раздался такой удар, что стены пещеры едва не прилепились одна к другой и не расплющили скучившихся в ней крикунов. Грохот, многократно перекрывший разноголосый хор, пошёл скакать по закоулкам, прихватывая эхом отзвуки недавнего разгула. Когда же в катакомбах воцарилась тишина, прямо из стен пополз леденящий душу стон:
– Све-е-е-е-е-е-ет! Да-а-айте све-е-е-ет!! Све-е-е-е-е-та-а-а-а ма-а-а-а-а-а-а-а-а-ло-о-о-о-о-о!!!
И гномы, задрожав от ужаса и сгорбившись, бросились к вёдрам, носилкам и тачкам. Ползая на четвереньках, они трясущимися руками собирали золото и, не поднимая голов, разбегались по своим пещерам. Несчастные желали только одного – чтобы дьявольские стенания умолкли и не терзали их опалённые, забитые серой души.
Рафака и Магнета дрожали вместе, прижавшись друг к другу, а когда своды и пол перестали ходить ходуном, поспешили к кузнечному горну. Поддав жару углям, они продолжили работу, которую надо было закончить к середине лета.
В прихожей дома Гракха и Аммы хлопнула дверь, и послышался голос средней дочери, Кварты.
– Па! Ма! Весточка от Октавиана! – девушка пропустила вперёд высокого, стройного юношу. – Это Пятница с крейсера «Капитан Кук». Он только приплыл из Европы.
– Пришёл из Европы, – поправил матрос, пожимая руку Гракху. – Рад познакомиться с отцом Октавиана!
– А с кем больше, с отцом Октавиана или с отцом Кварты? – по обыкновению съязвил старик.
– С тем, кто добрее, – гость снял бескозырку.
– Ваши родители любили «Робинзона Крузо»? – Амма вгляделась в загорелое, обветренное лицо.
– Не беспокойтесь, – улыбнулся Пятница. – Я не дикарь.
– Сын заставил нас поволноваться, – сказал Гракх. – Газеты писали, на «Вкусный Одеон» напали?
В гостиную влетели Секста с Септимой, а за ними, не спеша, вошла Квинта. Пятница, улыбнувшись девочкам, остановил взгляд на их сестре.
– Вы обещали рассказать, как дела у Октавиана, – напомнила Кварта, перехватив ответный взгляд Квинты.
– Да, да, расскажите! – одновременно стали просить все сёстры.
Матрос прикрыл уши ладонями:
– Октавиан говорил, что надо прятаться, когда его милые сестрицы звучат хором. Честно сказать, я ему не верил.
– Это ещё не хором, – Септима вышла на середину комнаты. – Терция у нас всегда молчит, а Секунды и Примы вечно нет дома. Так что не бойтесь, останетесь целёхоньким.
Кварта кивком указала сестрёнке место.
– А был ещё случай, до революции, – Септима и не думала никуда уходить. – Когда папу попросили, чтобы мы спели хором на открытии школы.
– Септима! – Кварта нахмурилась.
– Так всё же было на самом деле, – девочка пожала плечиками.
– И что? – Пятница коротко взглянул на суровую Кварту.
– Папа отказался, – продолжила Септима. – Он-то знал, что произойдёт. Но его не послушали, начали приставать, «пожалуйста да пожалуйста», а он и говорит, мол, если вам так хочется, мне не жалко, но за последствия я не отвечаю. Да, папа?
Гракх молча пошевелил бровями.
– И как только мы запели, – девочка смерила гостя взглядом, – потолок в актовом зале покрылся трещинами…
– И школу снова закрыли, – Секста встала рядом с сестрой. – А вы остановитесь у нас?
– Секста! – Кварта взяла Пятницу за руку и повела к стулу. – Давайте же, наконец, послушаем про брата!
– Чудом никого не убило… – закончила Септима, но все уже столпились в углу, и она протиснулась вперёд, мимоходом пихнув Сексту в бок.
– Так что же произошло в «Одеоне»? – спросил Гракх.
– О, тут много и смешного, и странного. Про фонолу-людоедку, надо думать, вы слышали?
– Да, уж, – вздохнули все.
– Конечно, никакой фонолы с зубами не было, но «Вкусный Одеон» действительно перетряхнули. Правда, кто это сделал, полиция так и не выяснила. Октавиан говорил о посетителе, который потребовал радугу…
– Что? – Гракх встрепенулся. – Какую радугу?
– С лимонным соком.
– С лимонным соком! – старик заволновался. – А как он выглядел? Такой ноздрястый бурдюк с широченным ртом на ножках-макаронах?
– Не совсем, – Пятница принял чашечку, которую поднесла Квинта. – Надутый, лысый, – он сделал глоток, – и чёрный, как этот кофе.
Гракх задумался, шевеля бровями.
– Очень похож, – заметил вполголоса. – А музыку он ел?
– Глотал, не жуя, – Пятница подул на пенку. – Съел партии всех инструментов, и струнных, и духовых, и, как их…
– Щипковых, – подсказал Гракх. – А инструменты потом играли?
