Натуральный минор выскочил неожиданно, вместе с патетическими литаврами, заставив Магнету вздрогнуть. Адажио разом перешло в престо, а надрывное фероче разыгралось до бушующего фуриозо. В этой части повести, как понял гном, отец привёл дочурку на смотрины к издателю, который смертельно оскорбил сюиту в присутствии родителя.
Хаотичное тремоло литавр и оглушительный удар гонга поведали Магнете, что произошло с издателем, а братец Рафака на своей подстилке протяжно застонал и заворочался. До драматичной развязки дело, однако, ещё не дошло.
Престо сбежало к ларго, ларго сползло к едва живому граве, и на глазах гнома, тихий загородный домик оцепили сыщики, а папа-композитор, не оказывая сопротивления, отдал себя в руки правосудия. Уже перед казнью он попросил доставить в темницу любимое дитя и огниво.
Тут из-за камня раздались душераздирающие стенания – труба поливала пещеру фонтанами слёз, рожок скулил, кларнет ныл, флейта хныкала вместе со струнной секцией, где особенно старалась виола да гамба, рыдавшая басом.
Магнета будто сам оказался на месте отчаявшегося отца, поставленного перед дилеммой: поступить по принципу «я тебя породил, я тебя и убью» или оставить дочку в живых, но не дать ей достойного положения в обществе, обрекая на тяготы и бесконечные мытарства. Гном почувствовал и отчаяние самой сюиты, расстающейся с жизнью в самом её начале.
«О, приду ли я снова кому-то на ум? Оживу ли опять в привычном нотном облике здесь – в милом сердцу акустическом мире?» – вопрошали звуки из-за камня, и слушатель прослезился вместе с несчастной сюитой.
В заключение, робкое соло арфы выразило надежду на новую жизнь, и в пещере надолго воцарилась трагическая тишина.
– Послушай, – Магнета придвинулся к камню. – Но мы же с тобой где-то есть, мы же как-то существуем…
Из-за камня по-прежнему не было слышно ни звука.
– Ну, так удери к новому папе, – продолжил он шёпотом. – Хотя, в отличие от меня, тебе радоваться надо, а не плакать. Ведь ты исчезла, считай, ещё в мыслях, ничего плохого натворить не успела! А у меня – совсем другое дело…
Флейта выразила сдержанное любопытство.
– О, я оказался в этих катакомбах не случайно! – Магнета опустил голову. – Мне отсюда бежать некуда…
Протяжной струной посочувствовала скрипка.
– Чёрт, – гном хлопнул себя по затылку, – если бы можно было всё вернуть! Я ведь тоже знал одну музыку. Не такую, как ты, а гораздо более счастливую. Она и других делала счастливой. А мой братец… – он горько вздохнул и умолк.
Выдержав паузу, флейта повторила вопрос. Её интерес поддержали фагот и кларнет.
– Нет, мне больно вспоминать об этом, – Магнета говорил так тихо, что храп Рафаки заглушал его слова.
Из-за камня ободряюще пропела труба.
– Хотя какой он мне брат? – гном рассуждал вслух. – То, что нас съела одна тьма, ещё ничего не значит. В общем, я, как и ты, брошен и одинок в этом мире!
Из угла, пиано-пиано, пробежало восходящее мажорное арпеджио.
– Что, разве не так? – Магнета прислушался.
Арпеджио повторилось веселее.
– Ты хочешь сказать, что у меня есть подруга? – голос гнома уже не был таким подавленным.
Пассаж прозвучал ещё живее.
– Что, даже сестра? – он с надеждой поднял голову.
Утвердительно гукнул рожок.
– А какая?
Пиццикато сыграли скрипки.
– Младшая? – Магнета вытянул шею.
Мелодию повторили альты.
– Средняя?
К альтам присоединились виолончели.
– Ещё старше?
Гулко прозвучало пиццикато басовой виолы да гамба.
– Самая старшая?
Одновременно прозвучали и струнные и духовые.
– Вот этого я не понял, – Магнета помахал повязкой. – Так звучит уже не сестра, а бабушка!
Под сурдинку, негромко, рассмеялась труба, за ней фагот, следом кларнет, а за ними и сам гном. Их смех потревожил братца Рафаку, который беспокойно завозился во сне.
– Ни спра-а-а-а… – простонал он, собираясь снова захрапеть, но тут своды пещеры содрогнулись от оглушительного, страшного стона.
Сюита притаилась за камнем, а Магнета опрометью кинулся к своей подстилке, вытянулся на ней и замер. Голос не просто стонал, он что-то приказывал. Но эхо в подземелье было таким, что толком ничего не разберёшь. Лишь когда стены вошли в резонанс, стало ясно, что узникам катакомб велят построиться в колонну по двое и звучать в тон со страшным голосом.
Магнета и Рафака поспешили в общий тоннель, где присоединились к остальным гномам. За ними, самостоятельно оторвавшись от земли, последовал золотой прут, над которым бедолаги трудились всё это время. Поблёскивая, он поплыл над их головами, и к его настороженному дребезжанию присоединялись пруты из других пещер.
Разрастаясь в размере, кривой золотой стержень перегнал колонну и лёг на огромную телегу, в которую все тут же впряглись. Поддерживая шаг, строй стал маршировать по лабиринту, петлявшему туда-сюда, вверх и вниз. Шли гномы долго, внимая грозному «ать-два, левой!», пока впереди, за их спинами, не забрезжил далёкий свет.
Ногус читал телеграмму, присланную Мединой с Родного острова. Главная опекунша требовала его ускорить приезд, ссылаясь на волнения в народе. Она также сообщала, что груз благополучно прибыл в порт. Маг стал вспоминать, о каком грузе идёт речь, когда в кабинете возник растрёпанный, совершенно пунцовый профессор.
– О, мой попечитель! – воскликнул Пуп с торжественным надрывом, словно открывал грандиозную церемонию. – Да что там, мой… Попечитель всего человечества! – его глаза, огромные под линзами очков, сверкали, ладони то складывались на груди, то разлетались в стороны. – Сколько людей будут повторять ваше имя, сколько поколений будут благодарить и боготворить, ведь это, наконец, свершилось!
Озадаченный тирадой учёного и его странной позой, Иеронимус отложил телеграмму.
– Вы добыли амальгаму? – он поднялся из-за стола.
– Нет, но то, что я хочу сообщить, куда важнее!
– Важнее? – щека мага дёрнулась.
– О, вы не поверите, дорогой друг! – Пуп снял и снова надел очки, его руки бродили перед лицом, в глазах стояли слёзы. – Столько лет, столько сомнений! Да что там приборы, изобретения… так, жалкие железки! Главное, что Она есть! Она существует!
– Да в чём дело? – потерял терпение Ногус. – Объяснитесь, наконец!
– Нам это удалось, – профессор всхлипнул и сел на корточки. – Мы теперь знаем, чьи это лучи!
