– Неужели? – Гракх махнул газетой, отгоняя муху.
– Да, он уже всё показал!
– Что «всё»?
– Ну, как дирижабль испаряется. И все в мире этот фокус видели, разве, кроме вас с мамой. Ну, ещё Терции.
– Дирижабль? – Гракх посмотрел на Амму. – Какой ещё дирижабль?
– Ну вот, я же говорила, – девочка вздохнула. – Ты даже не знаешь, о каком дирижабле речь!
– О каком, дочка? – Гракх встал. – Не о таком ли чёрном, с граммофонными трубами и буквой «N» на борту?
– А ты не такой отсталый, каким кажешься.
– И этот самый циркач снова сюда едет? – зачем-то спросил Гракх.
– Не едет, а летит, – поправила Септима. – Он ни на чём больше не передвигается, кроме своего дирижабля.
– А какой он из себя? Тьфу-ты, – вспомнил про газету, зашелестел, вгляделся в фотографию. – Ну нет, совсем не похож!
– На кого? – девочка взглянула с интересом. – Ты знаком с каким-то известным циркачом?
– Увы, увы… – Гракх вздохнул.
– Ой, папочка, а меня познакомь! – она подскочила, повисла на жилистой шее старого духовика.
Он с трудом вырвался из её цепких рук:
– С этим «циркачом», милая, я тебя знакомить не стану, даже не проси!
– Это почему? – Септима сделала обиженное личико. – Я ведь так обожаю разные фокусы!
– Его фокусы тебе не понравятся, – старик снова уткнулся в газету.
– А откуда ты знаешь, что мне понравится, а что нет? – не сдавалась она. – Я же этого ещё не видела!
– Я твой отец, и лучше знаю, что понравится моей дочери, а на что ей смотреть не следует!
Девочка повернулась к матери в поисках поддержки, но та продолжала колдовать у плиты.
– Так всегда, – Септима была готова расплакаться. – Вы всё знаете лучше, а о том, что мне нужно, представления не имеете!
– И что же тебе нужно? – Гракх перевернул страницу.
– Любви, любви и ещё раз любви! – она выбежала из кухни.
– Ясно, милый? – Амма высыпала орехи в кастрюлю.
Старик нахмурился:
– Ничего нового она не сказала.
– А что этот циркач собирается показывать, не пишут?
– Нет, – он вернулся к статье. – Но если это тот дирижабль, что висел над городом, как проклятье, ничего хорошего не жди.
В прихожей звякнул колокольчик, – из лавочки вернулась Терция.
– А что это младшая в слезах? – спросила, целуя по очереди отца и мать.
– Возраст такой, слёзный, – Амма попробовала бульон. – Кстати, тебе Квинта ничего не говорила?
– А что она должна была сказать?
– Например, что помолвлена, – бросил со стула Гракх.
– С чего вы взяли? – Терция зазвенела рукомойником.
– Твоя сестрица доложила, прежде чем расплакаться.
– И вы поверили?
– В общем, нет, – отец вздохнул. – Но дыма без огня не бывает.
– У младшей в голове всегда дым, и вечный огонь внутри, – Терция улыбнулась. – Странно, что вы ещё не привыкли.
– В том-то и дело, что привыкли, – Гракх сложил газету. – Но помолвка – это что-то новенькое.
– Ребёнок растёт, – девушка вытерла руки полотенцем с вышитым попугаем.
Из прихожей донеслись голоса старших дочерей, и в кухню вошли Прима с Секундой, а за ними Кварта и Квинта. Но сейчас они не были на себя похожи – лица бледные, в глазах слёзы.
– Что, что такое? – Гракх поднялся навстречу дочерям. – Сегодня просто какое-то солёное царство!
– Лучше сядь, папа, – Прима обняла отца. – У нас плохие новости.
Амма скользнула взглядом по лицам детей.
– Один мой знакомый матрос… – Секунда всхлипнула, – сказал, что наш Октавиан плыл на «Протее»… домой.
– Так что же ты плачешь, наш мальчик наконец-то вернётся! – Гракх обнял дочь и тут же отстранился. – На «Протее»?
В кухне воцарилась тишина, только суп булькал под крышкой кастрюли.
– То, что брат был на корабле, не значит, что он попал в беду, – сказала Терция.
– Но «Протей» исчез две недели назад! – Гракх зашелестел газетой. – Неужели… они до него добрались?
– Кто «они», папа? – девушки обступили отца.
Старик опустился на табурет.
– Ваша мать решила, что мне всё привиделось, что я слишком много волновался за Октавиана, и на этой почве то чудище и выросло…
– Какое чудище? – Септима протиснулась ближе к отцу.
– О, это такая прорва, детки, что легко проглотит целое море слёз!
– А море с кораблями или без? – она примостилась у его ног.
– Если корабли умеют плакать, – Гракх воздохнул, – то и с кораблями.
– А с пассажирскими или военными? – не унималась Септима.
– В первую очередь с военными!
– Так что же произошло? – сёстры сплотились вокруг табурета. – Что ты от нас скрываешь? – спросили хором.
Гракх прикрыл уши, кивая Терции продолжать.
– Однажды в музыкальную лавочку зашёл покупатель, – девушка встала за спиной отца, – и сказал, что ему нужен тромбон…
– Не просто тромбон, – перебил её старик, – а тромбон «с историей»! О, я слишком поздно понял, какая история его интересует!
Терция выдержала паузу.
– Оказалось, ему нужна история папиных переживаний…
– А зачем ему переживания? – Септима всплеснула ладонями. – Своих что ли мало?
– Переживаний о вашем брате, – Гракх снова не дал Терции сказать. – Мне бы сразу понять, когда он наступил на «Травиату»!
– А откуда это чудище взялось? – спросила Секста.
– Папа разглядел его через тромбон, ну, вы знаете, – махнула рукой Терция. – Так вот, оно пряталось у посетителя внутри, как чёрт в табакерке. С руками-блинами, которыми везде без спроса шарило. А из ноздри у него рос железный волос, и папин тромбон был смертельно ранен.
Септима прижала ладони к щекам:
– Так вот почему ты больше не играешь, папочка!
– Может, мы его полечим? – предложила Секста.
– Это никому не под силу, – Гракх поднялся. – Верный друг заплатил жизнью за мою ошибку. Но как я мог быть таким близоруким? Вас учил, а сам устроил в лавочке закусочную для негодяя! Ведь всё было так явно, – он отошёл к окну, бормоча вполголоса, – все знаки на поверхности…
– Какие знаки, папа? – тут же вскочила Септима.
– Те самые, детки, те самые, – он прислонил палец к уху. – Вот, скрипнуло или прозвенело тихонько, и кажется – колесо телеги или звоночек, а на самом деле это мир заговаривает с нами, хочет сообщить что-то важное, предупредить о чём-то. И вы слушайте и отличайте эти звуки от тех, что издаёт человек или другая живая тварь. Кажется вам, что мышка пробежала, или дождь шумит, а вы понимайте, что это не дождь и не мышка, а волшебные друзья подают свой голос. И тут надо к себе обратиться, проверить, на правильном ли вы пути, не собираетесь ли сделать глупость.
