– И десерт! – донеслось с другой стороны.
– …Этот воздух совершил океанский перелёт, – продолжил он. – Не беспокойтесь, моя Песня настолько учтива, что сама подойдёт к каждому из вас. И сейчас, когда вы счастливо избежали смертельных опасностей, «Живая Сказка» будет как нельзя кстати!
Тремя первыми тактами Айода скрепила шлюпки и плоты так, чтобы моряков во время приёма пищи не тревожила болтанка. Когда же островок достаточно сплотился, и мореходы ощутили комфортную твёрдость суши, она послала всем воздушные салфетки, после чего дело дошло и до самого угощения. И пусть в волшебном саду, который вырос прямо на влажных, нагретых солнцем лодках и плотах, не было жареных отбивных, а только фрукты и родниковая вода, но душистая мякоть и прохладная влага превосходно утоляли голод и жажду. Усталые сердца моряков открывались мирному буйству зелени и благоуханию цветов, и птицы соединяли свои весёлые голоса с надеждами на сохранное и скорое возвращение домой. И все, кто были на островке, наелись и напились до отвала и, не в силах подняться на ноги, аплодировали лёжа и сидя.
– На крейсере нас так не кормили, – Бальба наконец-то справился с узлом невидимой салфетки. – И похоже, я стал вегетарианцем.
Лодки и плоты теперь все держались вместе, – команда одного корабля жестами делились впечатлениями с экипажем другого.
– А знаешь, что я подумал? – он аккуратно сложил салфетку на коленке. – Вот наш крейсер назывался «Капитан Кук».
– Я знаю, – после трапезы Пятница заметно повеселел.
– А говорят, капитана съела туча туземцев.
– И что с того?
– То, что нашего «Капитана» тоже съела туча.
Матрос задумался.
– В этом ты прав, братишка, – сказал он. – Но что ты хочешь сказать?
– Не знаю, скорее всего это всё ерунда, – Бальба запихнул салфетку в карман штанов и хлопнул сверху. – Но тебе не кажется странным, что одного капитана съели и другого тоже съели?
– Ты думаешь, у корабля та же судьба, что и у человека? Ну, тогда я тебе скажу, что настоящего капитана никто не ел. Просто те дикари гавайцы, после того как метнуть в него дротик, разобрали героя по косточкам. У них такой обычай, вроде почестей смелому неприятелю. И вообще, капитан-человек сделал много полезного для людей. Два раза обошёл вокруг земного шара, составил уйму точных карт, цингу лечил. А вот капитан-крейсер ничего подобного не сделал, да и не мог, даже если бы захотел.
– Почему ты так неуважительно говоришь об усопшем? – Бальба по привычке ковырял в зубах щепкой.
– А ты позабыл, какой у нас был главный калибр?
– К чему сыпать соль на раны, – великан повернулся к мальчику. – Ты идёшь с нами, малыш?
– Нет, – Октавиан уже готовился пересесть обратно на свой плотик. – Вы дрейфуете, а мне надо спешить.
– И куда ты так торопишься? – Бальба посмотрел на обломок доски, которым он грёб. – Уж не на свидание?
– Угадали, – Октавиан был серьёзен. – И оно назначено на Родном острове.
Пятница зашевелился:
– Вообще-то, у меня там тоже назначено свидание. А Родной остров – нейтральная территория, – он со значением поглядел на Бальбу.
– Нейтральная территория? – переспросил Октавиан.
– Да, под каким флагом будет первый корабль… – Бальба не стал продолжать. – Но как же присяга?
– Знаешь, брат, обещание жениться – та же присяга, – Пятница послюнявил палец, определяя направление ветра. – Кстати, с этого Родина и начинается.
Не говоря ни слова, Бальба сел за левое весло, Пятница за правое, и шлюпка отделилась от каравана, рассекая волны, словно шла под парусом.
Октавиан поднял голову к Айоде:
– Как думаешь, они ещё не скоро проголодаются? – кивнул на вереницу быстро удаляющихся лодок и плотов.
– Не беспокойся, я им ещё с собой завернула.
– Так всё-таки, – Бальба грёб, держа весло тремя пальцами, – отчего такая спешка?
– Моей подруге угрожает опасность, – Октавиан откинулся на корму.
– А почему ты так решил? – спросил Пятница.
– У неё в сердце тревожные голоса.
– И ты сам слышал?
– Да.
– Ну, знаешь! Угодить в сердце красавицы не так просто, – усмехнулся Бальба.
– А ты уверен, что попал к ней в сердце, малыш? – Пятница трудился с большим усердием, но едва успевал за товарищем. – Может, это была голова?
– Меня привела её Песня, а настоящая Песня выходит не из головы, а из сердца. И ведёт в сердце!
– Уж не та ли это Песня, – великан хлопнул по карману, – что утолила наш голод райскими плодами?
– Да, это она.
– Тогда не беспокойся, – моряк убрал с весла ещё один палец. – С твоей подружкой всё в порядке.
– С тех пор много воды утекло, – Октавиан устало зевнул, прикрывая глаза.
– Точно, – кивнул Пятница. – Песня как луч звезды: когда тот улетает, звезда ещё целёхонька, а когда ты его заметил, от неё давно один пепел. Так что стоит поторопиться.
– Красиво это ты про звезду, – Бальба вздохнул. – Только лучше сравнивать со звездой не песню красавицы, а её саму. Кому, как не моряку, знать, что все девушки – звёзды. Сколько не тяни к ним с палубы руки, а всё без толку.
– Братишка, – Пятница укоризненно кивнул в сторону кормы, но Октавиан, утомлённый дневным походом, уже спал.
Матрос тоже прикрыл глаза:
– А знаешь, когда я впервые встретил сестру этого малыша, Квинту, мне показалось, что тогда в кухне я увидел все пять её лучей!
– Ещё бы, – усмехнулся Бальба, – она одна угостила тебя кофе.
– Нет, истинная правда, – Пятница повернулся к другу, – в ней есть что-то небесное, она как пятиконечная звезда!
– Пятиконечная звезда? – товарищ присвистнул. – Ты говорил, у Квинты ещё полно сестёр, есть и младшие – Септима, Секста. Тогда что же, Секста – звезда Давида, а у Септимы и вовсе семь лучей?
– Их я особо не разглядывал, – Пятница крепче ухватил весло. – Думаю, мужчинам ещё рано считать их лучи. Но, Квинта! – он принялся грести с новым азартом.
Айода парила над одинокой лодкой, прислушиваясь к грёзам моряков, и золотистые блёстки роились в её глазах.
Квинта тоже не спала, думала о Пятнице, и о том, что уже столько времени от него нет вестей. Её всё ещё мучило, как она обошлась с другом сердца или с сердцем друга, – девушка сама не могла разобраться. Но богатая от природы фантазия рисовала картины одну ужасней другой: как Пятница прогуливается по набережной с какой-нибудь белокурой красавицей, как улыбается своей ослепительной улыбкой и обещает вывести её имя выше и громче имени Квинты.
Она посмотрела на луну, близкую в открытом окне. Только бы её избранник поскорее вернулся, обнял так же горячо, как на кухне, полной дыма от сгоревшего кофе! Но что если он затаил в душе обиду? Что если говорил о любви, обнимал и целовал не от чистого сердца, а из вежливости или праздного любопытства?
