– Све-е-е-е-та-а-а ма-а-а-ало-о-о-о! – дьявольской сиреной завывал голос.
В тот же момент радуга перехлестнула стену амфитеатра, целиком перемещаясь внутрь. Она волшебной шапочкой повисла над головами людей, отодвигая страшный голос от трибун.
Встав с мест, все смотрели на арену, по которой в эскорте двух тельняшек и двух фраков двигалась невысокая мальчишеская фигурка. Именно эта фигурка заставляла яркую разноцветную дугу гнуть спину.
Второй конец радуги тоже зашевелился, спускаясь по проходам, пока не оказался с противоположной стороны огромного стадиона.
Словно не замечая тьмы, разверзшейся над их головами, мальчик и девочка шли навстречу друг другу, и с каждым их шагом радуга становилась всё ярче, а её цвета сочнее.
Унция шла с закрытыми глазами, и ей стоило немало сил идти, а не лететь. Краски семи волшебных морей сливались одна с другой, быстрыми штрихами восстанавливая черты Октавиана, одну за другой, отчётливо и ясно. И когда его образ был завершён окончательно, она остановилась и разжала ресницы.
– Песня? – Октавиан, не отрываясь, смотрел на лучики, мерцающие в уголках её губ. – Это ты?
– Нет, – принцесса сделала ещё шаг. – Ты не узнаёшь меня? – сейчас она могла дотянуться до него рукой.
Он вглядывался в лицо, как две капли воды похожее на лицо Айоды.
– «Это музыка для пастушьей свирели», – Унция улыбнулась шире, и лучики стали ещё ярче.
Бугры над ареной набрякли чернилами, провисли ниже, а зев разинулся до отказа. Сейчас он был безмолвен и от этого ещё более страшен.
– Я знала, что ты найдёшь меня, – голос принцессы отзывался эхом в каждом уголке гигантского цирка. – Я ждала тебя каждый день, каждый час, я искала твоё лицо даже там, где не могла его увидеть!
– Это ты?! – Октавиан протянул руку, чувствуя живое тепло её ладоней.
Они стояли неподвижно друг напротив друга, и радуга коротенькой, донельзя натянутой струной вибрировала между ними.
Верхние ярусы амфитеатра исчезли в клубящемся, торфяном мраке. Чёрный купол раскрылся над ареной, заставляя публику затаить дыхание и закрыть глаза. И это было как раз вовремя.
– Помнишь, какой у неба вкус? – спросила Унция.
И радуга исчезла совсем. А вместо неё сверкнула, высекая из пустоты сноп искр, небывалая, белоснежная звезда. Вспышка была настолько сильной, что люди увидели её сквозь стиснутые веки и прижатые к лицу ладони.
В этот миг сказка началась заново, и уже не волшебная луна, а солнце зажглось над землёй. Музыка этого солнца была неизбывной и бесконечно доброй, и чёрный купол поколебался, отпрянул, не в силах ни заслонить, ни поглотить её. И бурдюк с разинутым ртом стал виден на просвет весь, словно головастик с прозрачным брюшком, и извивы тёмных лабиринтов выглядели теперь не страшнее нежных лягушачьих кишок.
Стало светло, как днём, хотя был поздний вечер, и должна была прийти ночь. Но и вечер, и ночь промчались за один миг, забирая всё тёмное, что было. Таким стало желание чудесного, поющего солнца.
И в его ясных лучах каждый увидел своё прошлое как одну длинную мелодию, растянувшуюся от первого младенческого писка до этой самой минуты. Всю, как есть, со всеми её паузами, крещендо, тёмными ямами и светлыми пригорками. И, сравнивая её со звучанием солнца, люди узнавали, что сделали не так, и что нужно, чтобы сохранить тонкую ткань мира чистой и светлой.
И нити-струны стали видны всем. Словно явленные надежды, они бежали прямиком в безоблачное будущее каждого. И не было ни страха, ни боли, ни стыда, а только вера в жизнь, вера в бесконечное, доброе и счастливое путешествие.
– Мы и есть эти струны! – с облегчением переглядывались люди. – И здесь, и в неведомой дали это тоже мы!
– И под лучами далёких звёзд нам тоже есть приют! – не сдерживали они слёз радости. – Нам везде есть приют! Ура!
Публика потекла с трибун на арену, окружая Унцию и Октавиана и устремляясь следом за ними и их спутниками к выходу. И Пятница шёл с Квинтой, Гракх с Аммой, а Бебио и Пепио – в окружении их дочерей, всех, кроме Септимы. Она осталась стоять, с восхищением разглядывая огромного чёрта в тельняшке. И Бальба стоял, не в силах отвести взгляда от юной красавицы, и ветер гнул рога на его голове. А когда улыбка озарила негритянское лицо великана, Септима доверчиво взяла его за руку и повела следом за всеми.
Шумное веселье постепенно охватило все набережные и кварталы города, распространяясь повсюду. Люди пели и плясали, и такой радости Родной остров не помнил со времён Королевы-Соловья.
– К нам вернулась Музыка! К нам вернулась наша принцесса! – смеялись и плакали жители острова. – Пусть же они царствуют вечно!
Заполонив главную площадь, толпа расступалась, пропуская Унцию и Октавиана, идущих к колоннаде дворца. Они шли, постепенно замедляя шаг, пока не остановились в двух шагах от беломраморной лестницы.
– Знаешь, – Унция повернулась к другу. – Я сама не хочу указывать людям, как жить. Я бы лучше летала где-нибудь – свободная, лёгкая!
Она умолкла, о чём-то раздумывая.
– А хочешь узнать, что сказал мне папа в тот последний вечер? – спросила, заглядывая ему в лицо.
– Да, – Октавиан наблюдал за вихрем искр в её глазах.
– Если Голос и Взгляд будут со мной и никогда не оставят, – искры вспыхнули ярче, – я стану счастливой!
1997, 2003, 2009-2011, 2014 гг.
