Прислонясь к дверному косяку, Якоб с благодарной нежностью наблюдал, как пузатый Жабон, забавно подбрасывая ноги, идёт к чёрному автомобилю.
Унцию на другом краю земли также ждала судьбоносная встреча. Старичка, приносившего еду, разбила подагра, и одна из поварих отправила с обедом своего сына.
Когда громыхнул засов, и дверь открылась, перед принцессой предстал загорелый мальчуган с живыми, любопытными глазами.
Подростки тут же принялись друг друга разглядывать и про охранника, маячившего поодаль, моментально забыли.
– Это – музыка для пастушьей свирели, – мальчишка кивнул на тарелку с кукурузной кашей. – В натуральном миноре, – подмигнул рыбёшке, сиротливо улёгшейся поверх жёлтоватой неаппетитной массы.
– Знаю, – принцесса вздохнула и сдвинула с лица густые локоны.
– Принести что-то веселее? – он изучал странный блеск вокруг щёк жительницы башни.
– А получится?
– Ничто нам не помеха!
Паренёк с удивлением смотрел, как в уголках губ незнакомки появляются разноцветные лучики.
– Ты что, проглотила радугу?
Унция опустила глаза и не сдержала улыбки.
Рыбёшка на тарелке вздрогнула, по чешуе пробежало лёгкое сияние, и копчёная сардинка, отлепившись от каши, зигзагами поплыла в сторону океана.
– Такого я ещё никогда не видел! – сказал мальчик поражённо.
– Эй, скоро вы там? – охранник втянул носом воздух. – Мне тоже пора обедать!
Никто из парочки на него внимания не обратил.
– А тебя как зовут? – поварёнок поправил сползший на лоб чепец.
Было заметно, что этот простой вопрос собеседницу озадачил.
– Ничто, – поколебавшись, ответила она.
– Не хочешь, не говори, я так спросил! – он пихнул поднос ей в руки.
– Ну, вы там закончили? – солдат потрогал повязку на глазах и перевесил винтовку с правого на левое плечо.
– А тебя?
– Октавиан.
– В честь императора Августа? – поинтересовалась начитанная принцесса.
– Нет, папа всю жизнь служил тромбонистом в оркестре. Он нас всех назвал по нотным интервалам. Моих семерых сестёр зовут…
– Прима, Секунда, Терция, Кварта, Квинта, Секста, – стала быстро загибать пальцы.
– И Септима. Если бы снова родилась девочка, то стала Октавой.
– Ну, долго ещё ждать? – охранник сглотнул слюну и перевесил оружие обратно на правое плечо.
– А я вот думаю, – продолжила Унция, – откуда твой папа знал, сколько родится девочек и с какими интервалами?
Октавиан потёр лоб, держа поднос одной рукой.
– Он и не знал, – сказал серьёзно. – Просто, когда задумываешь что-то хорошее, мир тебе помогает, и путь, в конце концов, приведёт к полной гармонии.
Принцесса поглядела вдаль:
– Тебе известно, кто я?
Октавиан отрицательно помотал головой.
– А почему меня заперли в этой башне?
– Нет.
– Из-за улыбки…
– А мне твоя улыбка нравится, – он не мог отвести глаз от лица новой подружки. – Я такой радужной улыбки в жизни не видел!
Некоторое время раздумывая, Унция смотрела на вихры, торчащие из-под поварского чепца, и в полной тишине ветер шевелил подол её лоскутного платьица и кончики крахмального фартука поварёнка.
– А хочешь попробовать радугу на вкус? – неожиданно предложила она.
– Эй, что это вы там? А ну прекратить немедленно! – неуверенно приказал караульный, переминаясь с ноги на ногу и бряцая снаряжением.
– Даже не знаю, – смутился Октавиан. – Никогда не ел небо.
– Я тоже, – принцесса поправила волосы, потревоженные порывом ветра. – Может, ты боишься? – в её глазах вспыхнули золотистые искры.
– Ничего я не боюсь! – он решительно сдёрнул чепец и снова ухватился за поднос.
Держа его четырьмя руками, оба, как по команде, потянулись друг к другу, одновременно зажмуриваясь. Шум прибоя вдруг стал отчётливо слышен, пронзительно зазвучали крики чаек. Было слышно даже, как сопит солдат, изнемогающий под палящим солнцем. И тут же всё исчезло: и прибой, и чайки, и недовольное сопение. Смешанный аромат корицы и перечной мяты скользнул вдоль её лба, а следом оглушительно ударил колокол. Всё вокруг замерло и стояло, не шелохнувшись, пока где-то в глубине принцессы били куранты. Только лучистый комок стремительно нёсся навстречу, открывая черты удивительного, прекрасного лица. А когда звенящая волна схлынула, и она, не открывая глаз, увидела перед собой Октавиана, который тоже стоял, крепко зажмурившись, то поняла, что это и есть те самые Голос и Взгляд, так долго от неё скрывавшиеся.
– Это уже ни в какие ворота не лезет! – отчаянно воскликнул караульный, не решаясь нарушить приказ и снять с глаз повязку.
Океан мелодично пел, в небе кружили птицы. Солдат тщетно вслушивался в тишину по соседству, а Унция и Октавиан стояли в блаженном оцепенении и улыбались. Их руки были опущены по швам, но поднос, над которым протянулась коротенькая, но ясная радуга, не падал, а парил, словно ковёр-самолёт. За это время кукурузная каша дала нежно-зелёные побеги, в казарме подняли тревогу, а мимоходом и полуслепого подагрика с постели.
– И как только вам не совестно, дети, – горько воскликнул старичок, за плечо которого держалась цепочка солдат с завязанными глазами. – Вы же не даёте мне болеть!
Остаток дня Унция провела в облачке малинового звона, с нетерпением ожидая ужина, – ещё никогда в жизни ей так не хотелось есть. Но как только звякнул засов, аппетит сразу исчез. Не появился он и все последующие дни – еду вновь приносил тот же старик, только теперь он ещё больше хромал и ещё меньше говорил.
Время тянулось нестерпимо медленно, и иногда начинало казаться, что её друг, как и сияющие вершины, попросту привиделся. Еда, даже с пригоршней соли, добываемой прямо над тарелкой, казалась пресной, а одиночество после первого в жизни поцелуя разошлось не на шутку. В напрасном ожидании прошла неделя, за ней месяц, и после очередного приступа хандры принцесса задумала одиночество отравить.
Глубокой ночью, морщась и давясь, но с поистине королевским упорством, она сжевала часть алоэ, росшего в амбразуре. Невыносимая горечь мясистых, как щупальца осьминога отростков, вопреки ожиданию, пришлась одиночеству по вкусу и, заговорив впервые за всё время, оно попросило съесть куст до конца.
