– А зачем они здесь напали? – удивился Николай, взглянув на карту. – В степи-то удобней. Зачем столько верст тащиться?
– Вопрос резонный, но я отвечу на него в свое время. И еще у меня просьба к вам, сотник… Казакам пока ничего не говорить, когда наступит нужный момент, я сам скажу.
– Вашу сотню, Дуга, я потому выбрал, что у вас молодых меньше, – Голутвин аккуратно сложил карту по сгибам и протянул ее ротмистру, – но это совсем не значит, что можно кидаться куда попало, очертя голову. Вернуться обратно должны все, до единого. Общее командование возложено на ротмистра Остальцова, – Голутвин достал большой клетчатый платок, вытер пот со лба, и закончил: – Ну что, с Богом. Коня вам, ротмистр, подготовили.
Уже выходя из палатки, Николай догадался, по какой причине полковник находился в крайнем раздражении: берут лучшую сотню полка и отдают под начало неизвестному жандармскому офицеру. А как он ее поведет и что он за человек – неизвестно. «Не извольте беспокоиться, господин полковник, – молча заверил Николай своего командира, – мы тоже не лыком шитые. У нас тоже голова имеется…»
В наползающих сумерках сотня покинула лагерь и пошла легкой рысью на юг. С левой стороны горел огромный закат, и яркие полосы, просекая редкие облака, вытягивались на половину неба.
Николай покачивался в седле, зорко осматривался и радовался безмерно предстоящему горячему делу, надеялся, что оно поможет ему справиться с душевной сумятицей.
А в памяти звучал, не утихая, голос Арины Бурановой, будто она находилась где-то совсем рядом, и пела, не умолкая…
12
Ласточка причитала и охала, будто на похоронах. Рассказывала, как ругался Черногорин и как он грозился собственными руками задушить свою несравненную певицу.
– Да не убивайся ты так! – отмахнулась Арина. – Лучше помоги мне платье снять, и воды приготовь, я умоюсь. А задушить наш Яков Сергеевич никого не задушит, потому как ручки у него слабенькие и растут не из того места. Он ими только размахивать может…
Она быстро умылась, вышла из ванной комнаты, встряхивая влажные волосы, еще раз отмахнулась от Ласточки, которая предлагала принести завтрак, сладко зевнула и ящеркой скользнула под легкое одеяло, сунув под голову сложенные ладони. Ласточка замолчала, подошла, осторожно переставляя тяжелые ноги, к постели, чтобы поправить одеяло, и замерла – Арина уже спала, чуть слышно посапывая. «Вот как накатались – досыта, – удивлялась Ласточка, – голову до подушки донести не успела, а уже спит. Ой, беда, явится Яков Сергеевич – пыль до потолка и святых выноси!»
Отошла от постели, опустилась на краешек кресла и больше уже не шевелилась – боялась, что нарушит тишину неловким движением своего большого тела и Арина проснется. Сидела, положив на колени широкие ладони, смотрела в стену круглыми коровьими глазами и тихонько вздыхала, готовясь к шумному скандалу, который обязательно должен случиться – вот лишь явится Яков Сергеевич…
Но Черногорин не появлялся.
Ласточка в долгом ожидании не заметила, как сама уснула, неловко привалившись к спинке кресла, да так крепко, что ей даже сон привиделся. Будто бы она по воде бредет, речку переходит, а мимо, по течению, плывут дамские шляпки – самых разных фасонов и размеров, с лентами, с вуалями. Плывут, покачиваются, и нет им ни конца ни края. Ласточка руку протянула, чтобы ухватить хоть одну из них, а шляпки колыхнулись и утонули все разом, словно снизу им тяжелые грузы подвесили. Исчезли. Одна вода течет по-прежнему и взблескивает солнечными зайчиками. Ласточка понимает, что это ей сон снится, и еще успевает с горечью подумать: «Вот оно, мое счастье, поманит пальчиком и сгинет. Даже во сне не сбывается…»
И проснулась, словно ее в бок толкнули. Вскинула глаза, оглядываясь в тревоге, и увидела, что в другом кресле, закинув ногу на ногу, сидит Черногорин – как тень прошел! – смотрит, запрокинув голову, в потолок, словно пытается там что-то разглядеть, а носок начищенного блестящего башмака нервно дергается то в одну, то в другую сторону. Ласточка шевельнулась в кресле, оно под ней тихонько охнуло, и Черногорин, медленно опустив голову, приложил палец к губам, предупреждая ее, чтобы она молчала.
Ласточка рта не разомкнула, сидела, больше уже не шевелясь, вся в ожидании – что-о б-у-удет?!
Арина проснулась не скоро; перевернулась набок, потягиваясь, и, выпростав руки из-под одеяла, вольно раскинула их, улыбнулась, еще не открыв глаза, и с легким вздохом выговорила:
– Как пряник съела…
– Сладкий, должно быть, пряничек вам попался, Арина Васильевна! И где вы его покупать изволили? Не поделитесь секретом с нами, недостойными? – Черногорин говорил тихим, ехидным голосом, а носок его башмака дергался из стороны в сторону так резко и быстро, что в глазах мельтешило.
– Поделюсь, Яков Сергеевич, обязательно поделюсь, и от пряничка вам откусить дозволю, – Арина распахнула глаза, приподнялась от подушки, помотала головой, раскидывая волосы. И проделала все это с таким веселым удовольствием, словно проснулась маленькая девочка и радуется безмерно, как радуются только в детстве, всему миру, который ее окружает.
– Может, расскажете мне, Арина Васильевна…
– Во всем признаюсь, Яков Сергеевич, – перебила его Арина, – как батюшке на исповеди, только дозволь мне из постели встать и одеться. А еще лучше, ступай-ка ты в ресторан, Яков Сергеевич, закажи обед хороший, и я туда подойду. На сытый живот и беседа ласковей сложится.
– Хорошо, я вас в ресторане жду, Арина Васильевна, только у меня просьба нижайшая имеется – вы уж больше не исчезайте никуда. Бесследно… – Черногорин поднялся из кресла, постоял, словно о чем-то раздумывая, и тихо вышел из номера.
Прошло полчаса, и Арина впорхнула в ресторан, одетая в голубое платье с широким белым шарфом, перекинутым через плечо, – стремительная, светящаяся. Летела словно невесомая бабочка, пронизанная солнцем. Головы посетителей вскинулись разом и стали медленно поворачиваться, многие ее узнавали, шуршали шепоты: Буранова пожаловала…
Черногорин поднялся ей навстречу, взялся за спинку высокого стула, чуть отодвигая его от стола, и сквозь зубы, себе под нос, едва слышно выговорил:
– Ведьма…
– И каким же нехорошим словом вы меня обозвали, Яков Сергеевич? – Арина преданно смотрела на него, усаживаясь за стол, и так радостно улыбалась своему антрепренеру, словно встретились они после долгой, многолетней разлуки, которую едва смогли пережить.
– Вполне приличным, – отозвался Черногорин, и резким жестом убрал подскочившего к столу официанта, который хотел налить в бокалы вина, – вполне приличным словом, хотя вы заслуживаете совсем неприличного…
– Да ладно тебе, Яков, давай мириться. Налей мне вина немножко, выпьем, поедим, а после мы с тобой съездим в одно место, нет, в два места, и тогда уж будешь волен делать со мной, что твоей душе угодно. Хорошо? А здесь нам ругаться совсем не пристало, вон какие важные люди кругом сидят.
