– Да пошел ты к черту со своей вежливостью! – Алпатов схватил стакан с недопитым чаем, жадно выхлебал и со стуком поставил на стол. «Вот сволочь каторжная! – думал он в отчаянии, прекрасно понимая, что угодил в хитрый капкан, вырваться из которого почти невозможно, – и когда он только успел разнюхать, когда нашел?!»
В том, что бумаги у него своровал Филипп Травкин, он даже не сомневался. Как не сомневался и в том, что из-за своей пугливости, согласившись неизвестно куда ехать, и вот, приехавший, угодил в самую что ни на есть поганую историю.
Началась она позапрошлой весной, когда вызвал его к себе Естифеев и, долго не разговаривая, приказал: подавай заявку на торги на поставку леса для строительства на станции Круглой. Алпатов поначалу попытался отнекаться, я, мол, ни в каких торгах ничего не смыслю, я, мол, человек маленький, и дальше своей лавчонки не заглядываю… Но Естифеев и слушать его не стал, вытащил алпатовские долговые векселя, помахал ими перед носом и обратно убрал, в железный ящик, и на ключ тот ящик закрыл. Куда деваться?! Пришлось Алпатову на попятную двигаться.
Дело прокатилось как по маслу. Алпатов только в бумагах расписывался, которые за него другие, умные, люди сочиняли. Торги выиграл. Деньги получил. Правда, от денег тех лишь толика осталась, остальные Естифееву пришлось отдать. А дальше происходило все в следующем порядке: поехал он в верховья Быструги, закупил там лес, нанял артель плотогонов, и они сплавили вот до этого самого места на реке пять большущих плотов. В запань же загнали только один. Четыре оставшихся дальше поплыли, в Иргит, где и были по хорошей цене проданы, прямо на воде. Нужные бумаги, в которых прописано было, что все пять плотов переданы-получены и никакого неудовольствия у заказчика не имеется, быстро и без разговоров подмахнул распорядитель работ на станции Круглой, внушительный и важный господин по фамилии Гришунин.
На следующее лето повторилась та же самая история.
А вот нынче… Плотогоны согласно договоренности заранее присылали весточку с конным нарочным, извещая, в какой день они прибудут к запани. В этот раз весточки не подали. Значит, плоты еще не скоро подойдут? И где господин Гришунин? Почему вместо него объявились два этих инженера, у которых оказались на руках алпатовские бумаги, а они, бумаги, страшнее каталажки? Все в тех бумагах значится, а главное – что один и тот же лес два раза продан был. Знающему человеку достаточно лишь одним глазом глянуть, чтобы это понять.
Алпатов вытер пот со лба, снова схватился за стакан, но стакан был пустой.
– Может, самоварчик наладить, Арсений Кондратьевич? – широко улыбаясь, предложил Свидерский.
– Обойдемся, – буркнул Алпатов.
– Тогда приступим к делу. Не возражаете? – Свидерский открыл амбарную книгу, отодвинулся подальше, на край стола, и весело объявил: – Итак, лист первый…
Добрых два часа продержали они Алпатова в домике и выжали его, как мокрую тряпку, – досуха. А под конец, угрожая, что доставят сейчас полицейского чина, если он будет упрямиться, заставили его на отдельном листе бумаге написать чистосердечное признание – что, когда и каким образом с плотами и с лесом происходило. И расписаться заставили, с одной и с другой стороны листа. Правда, твердо пообещали: если он будет их слушаться, бумагам этим обличительным ходу они не дадут. Но стоит ли такому обещанию верить? Прокукарекали, а там хоть не рассветай…
Вышел Алпатов из домика, словно из тюрьмы в тюрьму перешагнул, глянул вокруг – и яркий солнечный день не обрадовал его, показался мутным и серым.
Быструга в разливе текла широко и величаво. На ровной глади ее, не тронутой ветерком, было пустынно, даже завалящей лодчонки не маячило.
– Плоты-то когда прибудут? – спросил Алпатов.
– Я так думаю, что еще не скоро, – ответил ему Багаев и деловито подоткнул пальцами очечки на переносице, – но мы вас обязательно известим, когда они прибудут, и коляску вышлем, чтобы вы на дорогу не тратились.
– Говорили же – вот-вот подойдут! Обманули! Сволочи! Я до вас тоже доберусь, я вам руки поотшибаю! – Алпатов кричал и даже ногами топал, понимая, что его ловко провели, облапошили, как дурачка деревенского.
Но инженеры слушать его не стали. Кивнули разом на прощание, чуть приподняв за козырьки форменные фуражки, и ушли в домик.
– Хватит орать-то, глотка заболит. Поехали, – возница крепко ухватил его за локоть и довел до коляски.
Всю дорогу, до самого Иргита, сидел Алпатов словно пришибленный; забившись в угол коляски, прихлебывал прямо из горлышка теплую, противную водку и едва сдерживался, чтобы не заплакать – очень уж жалко ему было самого себя.
6
Конский табун и овечью отару уводили умело: там, где имелась возможность, гнали по бездорожью, чтобы оставалось меньше следов. Сбивая с толку, иногда поворачивали назад, бросались то в одну, то в другую сторону, словно заячьи петли накидывали.
А трава шла в буйныи рост и в некоторых местах густой зеленый ковер успевал затягивать выбоины от конских и овечьих копыт.
– Как черт их водит! – ругался Николай Дуга, соскакивая то и дело с седла на землю, чтобы лучше разглядеть следы и не обмануться.
– Нечистая сила здесь абсолютно не присутствует, сотник, – серьезно, даже не улыбнувшись, возразил ему ротмистр Остальцов, – просто у Байсары в его шайке имеются отличные табунщики, настоящие степняки.
– А чего он так взъелся-то на своих же? – удивлялся Николай. – Режет, как баранов, без всякой жалости. Там, у колодцев, сами видели…
Картина, которая предстала возле колодцев, где киргизы, выбравшись из степи, всегда останавливались на отдых, чтобы после, уже напрямую, следовать до Иргита, была жуткой: глиняные сарайки до основания развалены, деревянные срубы колодцев разобраны, сами колодцы забиты всяческим мусором, какой подвернулся под руки, а главное – валялись неприбранные трупы убитых, над которыми гудели мухи. Все убитые были порублены, и страшные кровяные разрезы ссыхались под солнцем корявыми коростами, источая приторный, сладковатый запах мертвечины.
Николай даже плечами передернул, вспомнив эту картину. И снова спросил:
– По какой причине он так обозлился?
– Месть – вот главная причина. Пока Байсары всем своим обидчикам не отомстит, он не успокоится. Если его сейчас не остановить, он еще много кровищи пустит. Я думаю, что…
Но тут ротмистр Остальцов замолчал и не договорил, что он думает – навстречу им, выскочив из-за невысокого холма, неслись на своих конях, в полный галоп, трое казаков, посланных недавно в дозор. Николай постоянно высылал такие дозоры, чтобы убедиться – путь впереди свободен. Казаки подскакали и доложили: похоже, что верст за пять-шесть отсюда у шайки становище.
На буграх – конные часовые. Ближе казаки приблизиться побоялись, чтобы себя не обнаружить.
– Вот, господин ротмистр, мы и доехали. Давайте вашу карту, подумать надо, – Николай остановил Соколка и спешился. Кивнул казакам, и те тоже оставили седла.
