Склонились над картой, которую ротмистр Остальцов расстелил прямо на траве.
Становище Байсары, как нетрудно было догадаться, располагалось в небольшой низине, окруженной холмами, с которых хорошо просматривалась прилегающая местность.
– Перед буграми – поле голое, – докладывали казаки, – тишком подобраться никак не получится, конные с бугра сразу увидят.
Николай морщил лоб, глядя на карту, уточнял у казаков, где лесок, где болотце, и, наконец, выпрямился, стащил с головы фуражку и почесал затылок растопыренной пятерней, словно желал выковырнуть из густых черных волос верное решение.
– Предлагаю лихой атакой, сотник, со всех сторон сразу, только учтите – Байсары мне живым нужен, – ротмистр Остальцов, продолжая сидеть на корточках и придерживать рукой карту, чтобы ее не загибало ветерком, снизу вверх смотрел на Николая и во взгляде его, остром и жестком, ясно читался приказ, который обсуждению не подлежит.
«Вон как – лихой атакой! А что там за буграми – никто не видел. Полководец нашелся. Нет уж, хрен уж, господин ротмистр, я ребят наобум, дуриком, посылать не буду, и Голутвина не подведу, все должны целыми вернуться», – думал Николай быстро, четко и не допускал никаких сомнений. А вслух сказал, снова присев на корточки перед Остальцовым, совсем иное:
– Можно и лихой атакой, только я сначала сам должен глянуть, на месте.
И, не дожидаясь ответа от Остальцова, выпрямился стремительно, взлетел в седло, кивнул казакам и пустил Соколка рысью.
Скоро они были перед становищем. Спешились в густом ветельнике, по-пластунски выбрались на край поля, и Николай приник острыми глазами к окулярам бинокля. Казаки доложили точно, ни в чем не ошиблись. Вокруг становища, как чирьи, торчали бугры, на буграх маячили конные часовые, а поле перед буграми лежало ровное и голое, будто яичко.
Попробуй подступись.
Николай опустил бинокль, но тут же его снова вскинул, заметив на бугре непонятное шевеленье. Пригляделся и увидел: кто-то карабкается по склону, странно карабкается, словно нараскоряку. Всмотрелся еще внимательней и понял: человек был в деревянных колодках, набитых на обе ноги. Судя по одежде и по лицу – русский. Вот он доковылял до часового, подал ему кожаный тузлук, и пока тот пил воду, человек повернулся и посмотрел в сторону ветельника, будто увидел прячущихся там казаков. Бинокль в руках Николая дрогнул – что за притча?! Ошибиться не мог, глаз у него острый и, значит, не обознался: смотрел в его сторону Поликарп Андреевич Гуляев, сосед по улице в Колыбельке. Как он здесь оказался? Ведь Клавдию с Еленой и матушку их он видел на ярмарке всего несколько дней назад?! Неужели и гуляевские девки здесь?!
Вот тебе и лихая атака…
Напившись, часовой бросил тузлук Поликарпу Андреевичу, тот поймать не успел, и долго мучился, пока не поднял его с земли. Поднял и заковылял обратно – в становище.
Николай дал знак казакам, и они бесшумно отползли в глубь ветельника, к своим коням. Молча, без лишнего звука вскочили в седла, разобрали поводья, отъехали еще дальше от становища, и Николай повернулся к ним:
– Что скажете, братцы?
Двое из них действительно были братьями – близнецы Морозовы, Иван и Корней. Отчаянные ухари, балагуры и первые в полку наездники – все призы на скачках забирали. Рыжеволосые, конопатые, невысокие, но крепкие, как комлевые чурочки, они преданно смотрели на своего сотника, однако сказать ничего не могли – не будешь же по второму разу одно и то же талдычить. Третий казак, Афанасьев, худой и жилистый, как туго сплетенная веревка, теребил в руках плетку, смотрел под ноги и неторопливо, будто сам с собой разговаривал, ронял скупые слова:
– Надо бы проползти туда… как смеркнется… а часового этого… того… да вот как только?., заметит, пока добираешься… они глазастые…
– Если бы да кабы, да во рту росли грибы, – передразнил его Николай, – говори сразу, если что придумал, не тяни кота за причинное место!
– Надо, чтобы часовой сам спустился к ветельнику!
– Подожди, подожди, – обрадовался Николай, – выманить его надо с бугра, выманить и скрутить, из вас кто-то на бугор поднялся вместо него и стоит. А двое – в становище. Как выманить? Постой-постой… Кони! Путы надеть и на краешек ельника выпустить. Неужели не захочет полюбопытствовать? Захочет! Быстрей, братцы! Времени у нас – в обрез!
Вернувшись к сотне, Николай сразу же отправил разъезды по три человека с таким расчетом, чтобы они кругом обложили становище, сотню подвинул вплотную ближе к ветельнику – если задуманный план сорвется, тогда и впрямь придется лихой атакой брать шайку. Ротмистр Остальцов хотел что-то возразить, но Николай так быстро отдавал команды и отправлял казаков, что он не успел даже вставить слово. А когда все команды были исполнены, переиначивать их не имело смысла – солнце уже уходило за горизонт. Ротмистр лишь сухо напомнил, что общее командование возложено на него. Николай легко согласился:
– А как же, господин ротмистр, я помню. По вашему сигналу и начнем.
Через недолгое время, глянув на часы, обернулся и спросил:
– Разрешите начинать, господин ротмистр?
Что оставалось делать Остальцову? Он подтянул поводья своего коня и кивнул:
– Начинайте.
И – началось.
Два коня, передние ноги у которых были перехвачены путами, одолели неуклюжими скачками мелкий ветельник и оказались на краю поля. Остановились там и принялись щипать в свое удовольствие сочную молодую траву. Часовой на бугре сразу же их заметил, встревожился, оглядываясь, но кони паслись спокойно, люди не появлялись, и часовой, взяв на изготовку ружье, медленно стал спускаться с бугра. Подъехал к коням вплотную, еще раз настороженно огляделся – никого. Часовой закинул ружье за спину, легко соскочил с седла, шагнул и – в тот же миг веревочная петля захлестнула ему горло, земля выскочила из-под ног, а сам он, пробороздив на спине небольшое расстояние, оказался в ветельнике, где ему ослабили удавку на шее, но рот плотно запечатали тряпкой.
– Вот какой молодец, – приговаривал Афанасьев, стаскивая с киргиза халат и поднимая с земли его островерхую шапку, – не трепыхнулся. Полежи, родимый, отдохни от службы…
Он натянул на себя халат, нахлобучил островерхую шапку и, выйдя из ветельника, вскочил на коня часового. Скоро уже маячил на бугре, зорко поглядывая на становище. Вот он поднял руку, опустил ее, давая знак, что проход свободен, и братья Морозовы, торопливо перекрестившись, натянули на себя куски рядна, выкрашенного зеленой краской, приникли к земле и стали почти неразличимы на траве. Рядом пройдешь и не заметишь. Когда они проползали мимо Афанасьева, тот успел им негромко сказать:
– Там в яме, как только спуститесь, русский мужик сидит, только что запихали.
…Поликарп Андреевич целый день, с раннего утра, таскал из колодца воду, поил коней и овец, а под вечер еще и часовых на буграх. Кусок лепешки, который ему выдали в обед, пришлось отрабатывать сполна. Измаялся – в край, думал, что уже и не доберется до своей ямы, в которой предстояло провести третью ночь. Но добрался, а спуститься помогли два крепких киргиза, которые его туда спихнули, будто мешок с тряпьем. Ладно, что руки-ноги целы, и шею не свернул. Поликарп Андреевич ничком прилег на голой земле, удобней устроил ноги в колодках и, полежав, понял, что уснуть ему, несмотря на усталость, в эту ночь вряд ли доведется. Кожа на ногах была содрана грубыми колодками, и острая боль, не давая покоя, рвала тело, пронизывая, казалось, до самых костей.
